Град Петра
Шрифт:
— Я есть бочка спирт. Я лопайся...
Не умеет он пить, француз. Непривычен к русскому пойлу. Заболеет, пожалуй... Данилыч исполнился нежности отеческой:
— Солёного поешь. На-ко!
Под конец речь пошла о прелестях Ефросиньи, чухонской девки. И губернатор испробовал — поистине востра в амурах.
— Для его светлость Алексей, — твердил Ламбер. — Для ваш принц... Она делает из него мужчина.
— Рано ему, рано, — возражал Меншиков, — мал ещё. Пети гарсон. Так по-французски?
Ламбер тотчас возликовал. Князь чудесно произносит. Он должен,
Шумели до полуночи. Ламбер сулил царю, губернатору великое будущее. На белых конях въезжают они в Ревель, в Ригу... А почему не в Стокгольм, не в Данциг, не в Штеттин? Почему? Где реет флаг Карла, — взовьётся флаг Петра. Всюду!
Ещё немного — и Францию свою уложит Ламбер к ногам царя. Это уже слишком. Губернатор взял под руки разгулявшегося гостя, увёл спать.
Царевич жил в лагере Преображенского полка, в палатке, а на уроки являлся в царский дом. Гюйсену приказано обучить Алексея геометрии, гистории, географии и языкам. Немецким он владеет недурно — осталось усвоить некоторые сложности грамматики. Теперь надлежит налечь на французский.
— Сей язык, — обстоятельно втолковывал барон, — основой имеет латинский, а посему многие труды античных авторов вам будут доступны через французов.
Ученик был рассеян, следил за игрой света в стеклянных сотах окна, невпопад прерывал Гюйсена.
— Зачем у нас языческое знамя?
— Где?
— Марс и Юпитер... У нашего полка. Не язычество?
Действительно, боги древних реют над преображенцами. Узнать их, правда, трудно — наляпаны краской на ткани грубо.
— Символы, принц — сказал Гюйсен. — Марс олицетворяет воинскую доблесть, Юпитер — мудрость и силу.
— Тогда полк юпитерский, — не унимался ученик. — Где оно — преображение господне?
— Спросите вашего батюшку, — отрезал барон сухо. — Извольте слушать. Французский вам необходим. Без него всякое образование несовершенно, ибо труды величайших философов, поэтов нам даёт Париж. Афины нашего времени...
— Ас турком как говорить?
— Не понял вас, принц. При чём турок?
— Он же едет сюда. Посол турецкий... Говорят, у него триста жён. Неужели всех привезёт?
— Гарем, — сказал барон нетерпеливо, — у мусульман, действительно, гарем.
— Нечистые они... С них и спрашивать нечего. Царь ему руку даст целовать? Затошнит ведь... А Вяземский [31] сказывал, прежде царь примет если чужеземца — ему потом сразу рукомойник, грех снять.
31
Вяземский Никифор Кондратьевич — дворянин, учитель царевича Алексея Петровича; в 1718 г, пострадал за участие в его «деле».
Положительно не идёт урок.
— Вы невнимательны. Вынуждаете меня пожаловаться
— Не надо... Не надо...
Голос зазвенел по-детски, сорвался. Алексей подался к учителю, ухватившись за край стола. Изо всех сил, так что пальцы побелели. Барон прекрасно знал, что может грозить царевичу. Недавно Меншиков таскал его за волосы, повалил, пинал ногами. Гюйсен втайне ужасался.
— Итак, поэты Франции... Например, Расин [32] . Он вам откроет сокровища.
32
Расин Жан (1639—1699) — французский драматург, представитель классицизма.
Что за сокровища? Куда лучше было с Вяземским. Рассказывал просто, весело. Изображал в лицах Евангелие — играл театр. То грустно, то смешно.
Подросток вызывает жалость у Гюйсена. На уроке истории он разъясняет государственную пользу — к ней направлены все деяния его величества. Как ещё ободрить?
«...Я, Хуберт Якоб Каарс, капитан судна по имени «Клотильда», находящегося в Копенгагене, обязуюсь с первым добрым ветром, богом дарованным, отплыть в Архангельск и сдать в сохранности весь имеющийся груз, а именно...»
Сукно, посуда, выделанные кожи...
Ещё дороже царю пассажиры — мастера различного рода, нанятые послом Измайловым. Придётся их помотать, рейс кружной, с заходом в Амстердам.
Торговый дом «Каарс и сыновья» уж полтора столетия ведёт дела с Московией. Коммерция выше политики. У Каарсов пять кораблей, особняк в Амстердаме, на Хесренграхт — канале богачей.
Каюту в центре судна, чтобы меньше качало, капитан отвёл архитектору-швейцарцу. Трезини обнаружил в ней бумагу, чернила, перья.
«Корабль крепкий, у него три мачты и пушки для отражения пиратов, — сообщил он в первом письме родным. — Море пока не очень треплет нас. Капитан обучает нас русскому языку. Он мил, образован, что приятно поразило меня».
Ничего похожего на грубых шкиперов, переправлявших кирпичи, извёстку на датские острова. Каарс трезвенник, кружевной воротник, выпущенный поверх тёмного камзола, всегда чист. Стирает жёлтый слуга-малаец. Он же подаёт на стол разнообразные блюда — то вест-индский рис с острыми заедками, то русские щи. Это вкусно, но до чего же трудно произнести!
Массой полезных сведений снабжает Каарс. Русские вовсе не мирятся с грязью, как часто уверяют, — жилища в Архангельске чистые, пищу готовят опрятно. Входя в дом, принято поклониться сперва иконе и произнести: «Господи, помилуй!» Хозяйка, встречая гостей, угощает водкой, и они должны поцеловать её. Девиц посторонним людям не показывают, они обычно взаперти. Впрочем, у простых людей нравы более свободные.
— Господи, помилуй! — твердит Доменико. — Здравствуй! Спасибо...
Хоть бы звук один итальянский!