Град Петра
Шрифт:
А что, Александр Македонский — довелись ему драться под Калишем — управился бы лучше? Неизвестно...
Словеса окончены. Музыканты — щёки лопаются у них — выдувают марш, воевода ведёт князя в соседнюю залу, к столу. И там кресло, подобное трону. Отбитые у шведов флаги. Князю подносят тушу, зажаренную на вертеле, благоухающую специями. Помнить наставления ван дер Элста — нож не хватать, только одобрить угощенье. Засновали лакеи с салфетками, смоченными в горячей воде. Не забыть вытирать пальцы.
Пить аккуратно, дабы отвечая
Лысый, сутулый учитель иезуитской школы кланяется в три погибели, прижимает перстень к груди, потом к лицу, впивается в герб, вырезанный на золоте. И будто ослепило — зажмурил глаза, угодник.
Диплом из Вены ещё не получен, но кто спросит? Герб расплескался по дверце княжеской кареты, отличает сбрую выезда, пистолет, пороховницу, саблю — всё, что гербом клеймить подобает.
Кавалер ван дер Элст не зря корпел, переделывая прожект, — кажется, ничего не упущено. Щит, увенчанный длиннорогой княжеской короной, разделён на четыре части, в каждой из коих эмблема. Лев, сжимающий две скрещённые трости, означает власть, всадник на белом коне — победу, золотой корабль и орудие на фоне копий — владычество на море и на земле.
— Корень моей фамилии, — говорит Данилыч воеводе, — в белой России. Наше именье исстари находилось возле Орши. Ныне, милостью короля...
Уже не выдумка, раз местность отыскана и подарена князю. По букве рескрипта Августа возвращена потомку угасшего, но некогда славного рода.
Пирожником тут не обзовут. А может, про себя... Знают ведь, наверняка знают истину. Кто-то из сотрапезников спрятал усмешку. Или почудилось?
Хитрите, Панове! Хочется крикнуть: не было пирожника, никогда не было! Истребить сомнения у этих знатных, непроницаемо вежливых, и в самом себе. Чтобы не выдать истину ни словом, ни движением.
Сладкий ликёр, на заедку чернослив. Приторно до тошноты... Граф напротив, красный от возлияний Бахусу, выплёвывает косточки на скатерть. Тебе нельзя. Ты, князь, в сём обществе блюдёшь этикет вдвойне. Посмотрел бы Ламбер...
Менуэт. Правая рука здорова, паненки стреляют глазами. Вот ноги отяжелели... Превозмочь! Данилыч оступился, ощутил под башмаком бархатную, усеянную бисером туфельку. Пардон!
— За что? Князь прекрасно танцует.
Грудь у паненки — как у тех нимф. Обручи платья долбят колени. Всё же он изловчился, ткнул губами женскую пышность, вылезающую из корсажа. Паны и не то себе позволяют.
Под утро, в спальне, торжество ещё бурлит в голове, не даёт уснуть. Завыванья скрипок. Оплывшие щёки воеводы, дрожащие как студень. Огромный, до потолка, Геракл. Геракл, Александр Македонский, князь Ментиков... Неприятели лежат. Он прекрасно танцует, восхитительно... Отныне два Александра в гистории. Пиита не сообразил написать. Дурак пинта...
Светлейший просыпается на широком ложе, под балдахином.
Завтрак — десятка полтора разных яств. Ливрейные ходят бесшумно. Распахивают двери во всю ширь, отбегают в стороны, застывают. Мягкий ковёр струится по лестнице. Внизу — походная канцелярия светлейшего, секретарь Волков, бледный от недосыпу, с чернильным пятном на виске.
— Какова фатера, Волчок? В Петербург бы нам этакую, а? Перевезём, что ль?
Всё в его воле, Геракла российского. Воевода намекнул. Владелец дворца перебежал к Карлу, — стало быть, изменник. Хоть в самом деле разбери по кирпичику, по стёклышку, — протеста не предъявят.
— Э, да пропади оно! Почище закатим в Петербурге. Верно, Волчок?
Скрючился от писания секретарь, давний поверенный, хранитель всех тайн. Тетрадь перед ним — реестр княжеского имущества. Впиши хоть кровать, на которой спал. Да ну её! В обозе есть одна, ореховая, с бляшками, будто французской работы. Точно ли французской? Ламбер сказал бы.
В Сандомире ещё одна фура потребуется, ещё одна пара лошадок. Жеребца арабских кровен не впрягают — пойдёт на привязи. Лебезят паны, задабривают победителя. Особенно те, которые метались между Карлом и Петром.
— Чёрт с ними, Волчок! Они обеднеют, не я. С лукавого последнюю рубашку снять не жалко.
Не возьмёшь — обидишь или насмешишь. Пирожника вспомнят, пожалуй...
В гостиной, где диван углом, на столике — диковинная безделка. С первого взгляда — книга раскрытая, на подставке. Ан нет — хитроумный кунштюк, мистификация. Нарочно, что ли? Издеваются?
Недавно был конфуз — Данилыч читал прошение в присутствии панов, то есть шевелил губами, как делал часто. А держал бумагу концом вверх, титулом вниз. Этак с минуту — потом сообразил.
Что подумали паны? После этого, отвечая на письмо Дарьи, продиктовал:
«Для бога, понуждай сестру, чтобы она училась непрестанно как русскому, так и немецкому ученью чтоб даром время не пропадало».
Данилыч сей год сыграл свадьбу — Дарья стала его супругой. Дарья, дочь Михайлова из рода бояр Арсеньевых, — амур купно с престижем. Пишет чуть не каждую неделю, своей рукой. Варвара, сестра её, тоже грамотна. Учить надо Анну, сестру Данилыча. Не глупа, да ленива.
А он — яснесияющий?
Письма своим и те диктует Волкову. Жаль времени. Объяснять ли панам, что князь написать может и прочесть может — даже немецкое и кое-как французское? Только медленно. Экзерсиса в детстве не имел — теперь навёрстывать тяжело.
Книжку-обманку хотел сломать, выбросить. Плюнул, велел занести в реестр. Пригодится когда-нибудь, гостей позабавить.
Обоз победителя растёт. Десять фур повезли скарб из Сандомира по раскисшей дороге. Позади понуро, оскорблённо месил грязь арабский жеребец.