Град Ярославль
Шрифт:
Выкинула из головы, за шитье села. Но и часу не истекло, как в глазах ее вновь предстал Первушка — высокий, сероглазый, с шапкой русых, кудреватых волос. Господи, как же тянется душа к этому неулыбе. Так бы и выскочила из светелки. Но мать отныне начеку, как стражник у ворот. Бдит! Как же быть, Господи?
Запала дочь стрелецкая и в душу Первушки. Ране не успевал голову к изголовью приложить, как тотчас проваливался в непробудный чугунный сон. А теперь и сон не в сон. Только глаза зажмурит, а Васёнка тут как тут! Озорная, улыбчивая, с тугой соломенной косой до пояса. Не сказать, что писаная красавица, но какие у нее чудесные глаза — чистые, распахнутые,
Глава 2
СОТНИК АКИМ
Сотник всегда возвращался в избу под вечер. Неторопко слезал с коня, кидал повод дворовому холопу Филатке и неизменно спрашивал:
— Все ли урядливо?
— Бог милостив, Аким Поликарпыч, — низко кланяясь, отвечал холоп.
Сотник молча оглядывал двор и грузной увалистой походкой шел к избе. Был он приземист и широк в кости, с массивной низколобой головой, с крупным увесистым носом и с неподвижными острыми глазами; в широкой каштановой бороде вились седые паутинки.
Серафима Осиповна встречала супруга на крыльце, кланялась в пояс и напевно вопрошала:
— Все ли, слава Богу, государь мой?
Вместо ответа сотник кивал головой, поднимался сенцами в повалушу, отстегивал саблю, снимал красный стрелецкий кафтан с золотистыми петлицами и, оставшись в белой льняной рубахе, опускался на лавку, откидывался широкой спиной к бревенчатой стене и несколько минут молчаливо сидел.
Серафима Осиповна также усаживалась на лавку, но ни о чем уже у супруга не справлялась, хорошо ведая, что «государь» осерчает, ежели нарушить его отдых. Устает на своей службе Аким Поликарпыч. Дела-то у него ныне державные. Не так-то просто за иноземцем доглядывать.
И впрямь, нелегка была служба у стрелецкого сотника. Утром каждого дня собирал десятников в Воеводской избе и каждого дотошно выспрашивал:
— Как караул прошел?
Десятник поднимался с лавки и обстоятельно докладывал:
— День и ночь, Аким Поликарпыч, мои служилые люди стояли у дома пана Мнишека. Пан из дома не выходил, зато вдовая царица Марина со своими служанками весь вечер провела в саду. Возле нее крутился молодой пан Ян Бильчинский.
— Что надо этому пану? — насторожился сотник. — О чем толковала царицка с этим шляхтичем?
Десятник развел руками:
— Они на своем языке талдычили, да и далече было.
— А на что деревья, Фомка? Сучья через тын переваливаются.
— А проку, Аким Поликарпыч? Ну, упрячемся в зелени, но ляхи-то, сказываю, на своем языке лопочут. Разбери тут!
— Разберем. Покумекать надо, — раздумчиво крякнул в каштановую бороду сотник. Он давно досадовал, что его стрельцы ни бельмеса не понимают речи ляхов.
— Что еще приметили, Фомка?
— Купец-немчин Иоахим Шмит норовил к пану сенатору пройти.
— О том сразу надо было докладывать, дурья башка! — осерчал сотник. — И по какой же надобности?
— Норовил изведать у сандомирского воеводы, нет ли в чем нужды?
— И что ты молвил купчине?
— Как наставлял ты нас, так молвил. Пленники-де ни в чем нужды не ведают, поелику находятся на полном государевом довольствии. Но купчина заартачился, грозился воеводе пожаловаться.
— Так-так, — вновь раздумчиво протянул Аким Поликарпыч. — К воеводе, речешь?
Пощипал перстами бороду и поднял очередного
— У тебя что, Сидорка?
— Нелегкий был караул, Аким Поликарпыч. Допрежь панове в избе песни горланили, а затем на двор высыпали. Дерзко пошли к воротам. «Открывай, пся крэв!». «Не положено!» — отвечаем, но шляхта сабли выхватила и еще пуще загомонила: «Открывай, москали! Желаем в ваших питейных домах погулять. Открывай, пся крэв!». Так разошлись, что начали саблями калитку рубить. Пришлось из мушкета пальнуть. От ворот отпрянули, но еще долго всякую скверну исторгали: «Быдла! Царь Дмитрий в Стародубе объявился. Скоро на Москве царем сядет и всех изменников казнит!».
— Выходит, слушок и до них докатился. Ну-ну…
Выслушав остальных десятников, Аким Поликарпыч сел на коня и отправился к хоромам воеводы Федора Борятинского, которые находились неподалеку от митрополичьего подворья Филарета и вблизи собора Успения Пресвятой Богородицы. Хмурым, ожесточенным было лицо сотника. Навалились же эти ляхи на его душу! Совсем недавно жил покойно, урядливо, его сотня ведала лишь караульную службу по городу: стояли на сторожевых башнях, охраняли Воеводскую, Земскую, Губную и Таможенную избы, ночами досматривали улицы и слободы, дабы бою и грабежа не было, и чтобы разные воровские людишки не подложили огня под чьи-либо хоромы. Заодно проверяли и службу земских сторожей, которые должны бдеть с рогатинами у колод и решеток, коими перегораживали на ночь улицы от татей и лиходеев. Хватало мороки, и все же служба не была Акиму в тягость. Получал от государя денежное и хлебное жалованье, два пуда соли, и сукно на новый кафтан. Небольшой торговлишкой промышлял: имел три лавки на Торгу. Иной раз и мздой не гнушался. Самые знатные богатеи города сами в избу приходили, в пояс кланялись: «Хоромишки возвели, а людишки завистливы, норовят петуха пустить. Ты уж пригляди за двором моим, Аким Поликарпыч. На своих-то холопей надежа плохая». Приглядывал, и денежкой был не обижен. Одним словом, не бедствовал сотник, семья в достатке жила.
И вдруг, как гром с ясного неба! Царь Василий Шуйский немешкотно вызвал всю сотню на Москву, поставил ее под началом пристава с двумя стрелецкими сотнями и приказал: «Повелеваю вам отвезти под стражей в Ярославль тестя убитого Самозванца, Юрия Мнишека, его дочь, жену Лжедмитрия, царицу Марину и сына Мнишека, Святослава». Аким как глянул на «полон», так и ахнул. Сколь вооруженных шляхтичей из близкого окружения свергнутого царя, ксендзов, слуг и служанок! Да опальных людей более трехсот человек! О чем государь думает?! Ляхи разбойничали, опустошали города и веси, убивали и насильничали, а теперь их приказано в лучшие дома Ярославля расселить и кормить вволю.
Всю дорогу чесал потылицу Аким Поликарпыч, пока пристав Афанасий Григорьев не втолковал:
— Василий Шуйский с королем Жигмондом замириться помышляет, вот и указал ляхов подальше от Москвы отправить. Москва-то натерпелась, ишь как с Расстригой расправилась.
Недолго ходил Григорьев в челе стрельцов. Воцарялся Шуйский на Москве не без смут: не по нутру был черни «боярский» царь, а тут и Болотников всколыхнул всю южную Русь и двинулся на первопрестольную.
Шуйский в спешном порядке отозвал из Ярославля пристава Григорьева с двумя сотнями стрельцов, поручив поляков на Акима. Дел у сотника гораздо прибавилось. Недосуг стало лишний раз домой заглянуть. С недавних пор ляхи стали вести себя вызывающе, все чаше препирались с караульными, все чаще стали пить и требовать к себе блудных девок.