Град Ярославль
Шрифт:
— Ловок же ты, парень. Неуж моя печь будет, как у князя Пожарского?
— Постараюсь, Аким Поликарпыч. Правда, чуток по-своему сотворю. Оборотов для тяги прибавлю.
— И что это даст?
— Тепла будет больше, а дров понадобится меньше.
— Бог тебе в помощь…
Серафима Осиповна молча опустилась на лавку, прикрытою рогожей, а Первушка, стараясь скрыть возникшую тревогу на сердце, обмазал очередной кирпич раствором, приложил его к остову кожуха, легонько подравнял деревянным ручником, и только
— Доброго здоровья, Серафима Осиповна.
— Уж, какое там здоровье, милок. Душа не на месте… Ты, когда печь поставишь?
— Сия печь не простая, спеха не любит. Дней через пять можно опробовать.
— Через пять? Надо бы в три дня уложиться, милок. Пораньше встанешь, попозже уйдешь.
— Да я и так, кажись, баклуши не бью.
— В три дня управься, милок. Приступай с первыми петухами, коль беду хочешь избыть.
Первушка поправил плетеный ремешок, опоясывающий лоб, присел на приготовленные для выкладки кирпичи и сумрачно вздохнул.
— Гонишь меня, Серафима Осиповна?
Глаза хозяйки сердито блеснули.
— А ты как полагал, охальник? Чаял, твое непотребство с рук сойдет? Срамник!
— Напрасно ты так, Серафима Осиповна. Я ведь всем сердцем полюбил Васёнку, и готов ее в жены взять.
Хозяйка резво с лавки поднялась.
— Какой ты прыткий! Да ты кто такой? Купец, сын боярский, царев слуга? Голь перекатная! Ни кола, ни двора, а ему дочь почтенного человека подавай. Раз и навсегда забудь мою дочь, иначе можешь и головы лишиться. Супруг мой, коль проведает, сабли на тебя не пожалеет. Так что, проворь свою печь и уматывай!
Горячо выплеснула из себя Серафима Осиповна и вновь плюхнулась на лавку, буравя печника разгневанными глазами.
— С печью поспешать не буду, и Васёнку мне из сердца не выкинуть, — твердо высказал Первушка.
…………………………………………………
Печь опробовали как раз перед Казанской. Первушка положил сухой щепы, запалил бересту от свечи и сунул ее в подтопок. Щепа быстро разгорелась, сизый дымок вырвался, было, наружу, но затем, когда Первушка прикрыл дверцы топки и поддувала, печь весело загудела, и дым резво повалил в трубу.
— Дровишек подкинуть? — спросил сотник.
— Ни в коем разе, Аким Поликарпыч. Печь еще сырая, дня три-четыре следует топить одной щепой, а коль сразу дров навалить, печь потрескается.
Первушка приложился ухом к одной стороне печи, к другой — и остался доволен.
— Добрая тяга.
А сотник откровенно залюбовался изделием подмастерья. Небывалая получилась печь: круглая, из синих изразцов, на коротких ножках, а наверху — затейливые карнизы и городки; изразцы радуют глаз травами, цветами и причудливыми узорами.
— Лепота… Мать, покличь Васёнку, пусть полюбуется.
— Да она, — замешкалась Серафима Осиповна, — она с Матреной ягоды обирает. Потом полюбуется.
— Кажись,
— Ну, так сколь тебе за работу?
— Пока ни сколь, Аким Поликарпыч. Приду, когда печь в силу войдет. Будет без изъяну, тогда и о деньгах потолкуем. Загляну через недельку.
— Редкостный ты печник, паря. Ну, да будь по-твоему.
Миновали урочные дни, и Первушка явился к сотнику — в нарядной голубой рубахе, опоясанной красным кушаком с золотистыми кистями, в портках из крашенины, заправленных в белые сапожки из добротно выделанной телячьей кожи.
— Все, слава Богу, паря. Печь твоя без сучка и задоринки. За такую красоту никакой деньги не жаль. Называй цену, не поскуплюсь.
И вдруг приключилось то, чего сотник явно не ожидал.
— Не за деньгами я к тебе пришел, Аким Поликарпыч, а просить руки твоей дочери.
— Что-о-о? — вытаращил глаза сотник. — Белены объелся, паря?
— В здравом уме, Аким Поликарпыч. Поглянулась мне твоя дочь.
— Как это поглянулась, паря? Когда ж ты ее заприметил?
— Когда печь мастерил.
— Мимо что ль пробежала? — хмыкнул Аким. — Она у меня шустрая, носится как оглашенная… То-то вырядился. Ну, ты даешь, печник. Ты хоть разумеешь, о чем толкуешь?
— Разумею, Аким Поликарпыч. Мила мне твоя дочь, и я ей мил.
Насмешливая улыбка сползла с лица Акима, как вода с гусиного крыла.
— Мил?.. Это как понимать? — повысил голос сотник. — Аль, какой разговор был?
— Был, Аким Поликарпыч. Таиться не буду.
Еще два дня назад Первушка случайно увидел на Торгу холопа Филатку и, не утерпев, спросил:
— Как там Васёнка поживает?
— Дык… Горюет Васёнка.
— Сам видел?
— Как тебя. Сидит под яблоней — и слезы в три ручья. Твое имя поминала.
У Первушки сердце сжалось. Господи, как же жаль Васенку! Не забывает его, тоскует. Вот и его душа рвется к этой чудесной девушке. Птицей бы к ней полетел, да крыльев нет. Он еще придет во двор сотника, но Васёнки наверняка не повидает. Что же делать? Может так случиться, что это будет его последнее посещение. Но тогда — прощай Васёнка, он никогда ее больше не увидит.
Тяжко стало на душе Первушки. Пожалел, что нет Светешникова. Тот, знатный купец, мог бы и потолковать с сотником. А вдруг? Но Надей Епифаныч ушел промышлять соболя в далекую Сибирь, и не скоро вернется. Значит, нет никакого выхода? Прощай, Васёнка… Ну уж нет! Будь, что будет. Он заявится к сотнику, соберется с силами и поведает ему о своей любви…
— Где и о чем вы пересуды вели? — сурово вопросил сотник.
— Встречались в саду, Аким Поликарпыч… Там и поглянулись друг другу.
— Серафима! — громыхнул на весь дом сотник.