Град Ярославль
Шрифт:
— Чего рты раззявили? Вы в Ярославль, как мухи на мед слетелись. Я же с великой ратью пришел. Стоит мне крикнуть, — кивнул на зарешеченное оконце, — и поминай, как звали.
Ох, не привыкли бояре, когда их какой-то стряпчий на испуг берет. Теперь уж князь Долгорукий кинул смешинку:
— Грозила мышь кошке, да сама в коготки угодила.
Лицо Биркина перекосилось, он едва саблю из ножен не вытянул, а затем его возбужденные глаза вперились в Пожарского.
— Чего молчишь, Митрий Михайлыч? Аль боярам потакаешь, кои никаких заслуг перед ополчением не имеют.
Доля истины была в обличении Биркина: немало бояр и дворян пришло из подмосковных станов, уверившись в слабости тушинских предводителей и казачьего атамана Заруцкого. Помыслы их хорошо известны Дмитрию Михайловичу. Они — малодушны и корыстны, и все же появление бояр в Ярославском Совете придало ему еще большую весомость и державность. Если ранее бояре вершили судьбу государства в Московской думе, ныне — в Ярославской; правда, совсем иной стала эта Дума, наполовину разбавленная выборными дворянами от городов и представителями посадов. В том-то ее и сила, ибо она в действительности стала Советом всей земли Русской.
Поддержать Биркина — одним махом расколоть Земский собор, против чего всегда твердо и решительно выступал Дмитрий Михайлович. Да и не стоит этот Биркин того, чтобы разрушать и без того хрупкое единение. Сей стряпчий, как уже убедился Пожарский, не только погоды не сделает, но и может нанести непоправимый вред. Его рать из мелкопоместных дворян уже показала себя. В период безвластия и всеобщей Смуты дворяне, наподобие тушинских воров, занимались грабежами окрестных сел и деревень, а когда подались к Ярославлю, то вели себя как неприятели в городах и уездах.
— Кому и как коноводить, стряпчий, решил Совет. Ныне у нас без мест, а посему и тебе места не видать. Рать же свою угомони, ибо она уже за два дня немало порухи в Ярославле учинила.
Суровые слова Пожарского Биркин воспринял как смертельную обиду.
— Та-ак, — повел он злющими глазами на выборных людей. Выходит, никому не надобен стал Иван Биркин. Исполать вам!
Отвесил шутейный поклон, а затем его въедливые глаза вновь нацелились в Пожарского.
— А станете ли в Ярославле царя выбирать?
Дмитрий Михайлович был готов и к такому, далеко не простому вопросу. Многие полагали, что Земский собор непременно займется выборами нового царя, но когда о том заговорили на Совете, то промеж бояр возник несусветный спор. Чуть ли не каждый норовил выкликнуть претендента, который доводился ему близкой или дальней родней, а посему спор затянулся до глубокой ночи. Приказный подьячий уже дважды менял оплывшие восковые свечи в медных шанданах, а бояре все продолжали дотошно перебирать родословную любого названного человека, чуть ли не до шестнадцатого колена.
Посадские торговые люди помалкивали: им ли, меньшим людям, царя выкликивать? Бояре же, усталые и взопревшие в своих дорогих шубах, все продолжали и продолжали ожесточенный спор, пока в речь именитых людей не вмешался Дмитрий Михайлович:
— Ладно ли будет, господа, что мы помышляем о царе без
Не каждый боярин встретил слова Пожарского с одобрением. Князь Долгорукий, родовитый из родовитых, давно распахнувший золотом шитый кафтан и расстегнувший ворот голубой шелковой рубахи, холодно зыркнул на воеводу выпуклыми, зрачкастыми глазами.
— Мешкать — дела не избыть. Кой прок нам на бояр оглядываться, кои вкупе с ляхами на Москве сидят? Здесь и уложим! — даже посохом пристукнул.
Боярин же Морозов принял сторону Пожарского. Ему-то ни с какого боку не светило близкое родство с любым выдвинутым претендентом на царский престол.
— Воевода дело сказывает. На Москве надо думу думати.
Долгорукий повернул крутолобую голову в сторону Черкасского, но тот, неожиданно для боярина, не пошел ему встречу, хотя даже и виду не подал, что он сторонник Пожарского.
— Не стольнику решать, как нам ныне с избранием царя поступить. То дело бояр и только бояр. Мы уж сами и время, и место прикинем.
На том Совет и закончился, но Пожарский, невзирая на язвинку Черкасского, остался им доволен. Князь Черкасский вновь подчеркнул Земскому собору свою значимость, однако его последние слова о «месте и времени» всего лишь тактическая уловка. На самом же деле он, как и боярин Василий Морозов, поддержал его, Пожарского, хотя и бросил в его сторону подковырку «стольник». Конечно, не окольничий и, тем более, не боярин, но Пожарский уже научился преодолевать себя и не принимать близко к сердцу слова, которые могли привести к разладью. Чего это ему стоило, ведает только один Бог.
На занозистый вопрос Биркина он отвечал совершенно спокойно:
— Земский собор пока приостановил решение вопроса о царе.
— Та-ак! — вновь зловеще протянул Биркин и стремительно выскочил из Земской избы. Слуга подвел коня. Биркин взметнул на седло и истошно заорал:
— Измена, служилые! Рысью на Торговую площадь!
Казанцы, ожидавшие выхода Биркина, встрепенулись и послушно порысили к Ильинскому храму, вблизи которого шумел торг. Здесь всегда было людно, самое место «измену» оглашать.
Лукьян Мясной, предводитель татарской конницы, рослый, богатыристый, с черной бородой, потянулся рукой к эфесу кривой сабли в сафьяновых ножнах.
— В чем измена?
— Пожарский лишил меня всякого места и указал сидеть вкупе с торговыми мужиками. Всю казанскую рать унизил! Ни чести нам, ни места!
Казанцы встретили слова Биркина недовольным гулом, а тот продолжал возмущенно восклицать:
— Пожарский и Минин обманщики! Всё, что они сулили, обернулось ложью. Ни почету казанцам, ни двойного жалованья, ни добрых коней и сытого корму! И люди и кони наши заморены, а вождям до нас и дела нет! Загинем!