Граф Брюль
Шрифт:
— О чем это, о чем? Вашему превосходительству угодно…
Сулковский, по-видимому, колебался, не зная, может ли ему довериться вполне; это выжидательное положение и неуверенность еще более увеличила любопытство чиновника.
Он всматривался министру в глаза, нагибался, как бы желая перехватить как можно скорее его слова.
Сулковский долгое время смотрел в окно, затем медленно встал и, упираясь рукой в бок, сказал:
— Для меня очень неприятно, что, живя при дворе столь неограниченном, пользуясь доверием курфюрста, приходится прибегать к осторожности,
Людовици улыбнулся, широко раскрыл глаза и начал двигать рукой, но не осмелился прервать.
— Я могу смело сказать, — продолжал Сулковский, — что не боюсь никого здесь, но и никому не могу доверять.
— Истинно, прекрасно, справедливо изволите говорить! — прибавил Людовици. — Никогда никому не следует верить. Один очень умный человек говорил мне, что с друзьями всегда так нужно обращаться, как будто завтра они должны сделаться нашими врагами.
— Не в этом дело, мой Людовици; они могут быть моими врагами и все-таки не сделают мне ничего. Но я желаю знать их планы и действия.
— Истинно, прекрасно, справедливо изволите говорить! — вторил Людовици.
— До сих пор я не имел в этом нужды, теперь же это мне кажется необходимым.
— Истинно, прекрасно, справедливо изволите говорить. Да, да, мы должны иметь людей, которые бы за всеми наблюдали.
— Именно, даже за высокопоставленными лицами, — с ударением на последних словах сказал Сулковский.
Людовици внимательно посмотрел на него, и не будучи уверен, так ли он понял значение этих слов, принял выжидательную позу. Он не знал, как высоко позволено ему подняться мыслью и догадкою.
Сулковскому не хотелось говорить яснее.
— Я, — прибавил он, с немного озабоченным видом, — не могу наблюдать за всеми должностными делами моих товарищей.
— Должностные дела!.. — рассмеялся Людовици. — Но это пустяки! Иногда частные дела имеют несравненно больше значения.
— Поэтому я хотел бы иметь об этом…
— Истинно, прекрасно, справедливо изволите говорить… До-кладец, ежедневно, аккуратно. Так… письменный или на словах?
Оба несколько времени колебались.
— Достаточно будет на словах, — сказал министр, — вы можете докладывать мне, наведя нужные справки, собрав материал.
— Совершеннейшая правда! Да, да, я… И уверяю, ваше превосходительство, что я буду вам верным слугой.
При этом он поклонился, но тотчас же голова его, упавшая почти до ручки кресла, быстро, словно на пружинах, снова поднялась вверх.
— Позволяю себе сделать несколько замечаний, — тихо промолвил Людовици. — Иностранные послы, пребывающие при дворе, должны быть подвержены самому ревностному наблюдению, потому что это ничто иное, как официальные шпионы своих правительств. Я не исключаю даже графа Валенштейна, хотя он в то же время и главноуправляющий двора… Что же говорить уже о Вальбурге прусском, о марграфе де Монти, о Вудуорде, о графе Вейсбахе… и о бароне Цюлих!
— Ты забываешь то, мой Людовици, что часто иностранные державы угрожают не столько, сколько
— Истинно, прекрасно, — прервал Людовици, — так, так, именно! Никто более меня не уважает министра Брюля…
Сулковский быстро взглянул на советника, тот ответил тем же, потом широко улыбнулся, поднял руку вверх, наклонил голову и замолчал. Это должно было означать: мы поняли друг друга, я попал в цель.
— Это мой давнишний друг, — начал Сулковский, — человек, необыкновенных дарований которого я не могу не оценить.
— Дарования… большие, необыкновенные, огромные, страшные! — подсказывал Людовици, размахивая руками. — Да, именно…
— Нужно вам знать, что покойный король очень просил его высочество королевича не оставлять его, что он женится на графине Коловрат и что он пользуется большим расположением королевы. Несмотря на все это, вы бы неверно истолковали смысл моих слов, если бы подумали, что я не доверяю ему или боюсь его…
— Да, но осторожность и наблюдение все-таки необходимы… Там течет золотой источник и серебряная река.
Сулковский знаком велел ему замолчать.
— Жалуются мне многие на слишком острый язык пана Вацдорфа.
— Младшего, — прервал Людовици: — да, да, он невоздержанный, но это мельница, мелющая свои собственные жернова. Этим он не вредит никому. Да и как ему не быть злым, когда…
Но он не успел закончить, так как в соседних комнатах послышался шум, пискливый голос, беготня, возня.
Сулковский замолчал и стал прислушиваться. Людовици замолчал и мгновенно преобразился: из придворного он сделался серьезным чиновником.
Сжатые губы выражали глубокое раздумье. Писк, прерываемый женским смехом, продолжал раздаваться в передней. Очевидно, кто-то хотел войти во что бы то ни стало.
Сулковский знаком показал советнику, что совещание окончено, и направился к дверям. Лишь только они отворились, как сильнее послышался как-то оригинально звучащий смех и, прежде чем хозяин успел выйти навстречу, в кабинет вбежала дама, предусмотрительно одетая в траур.
Взглянув на нее, невольно припоминались фигурки, разрисованные на ширмах или сделанные из фарфора. Очень нарядная и необыкновенно некрасивая, худая, желтая, раздушенная венгерской водой, на высоких каблуках, эта маленькая женщина влетела в кабинет, шумя платьем и сладко улыбаясь Сулковскому прищуренными глазами, губками, сложенными так, что они имели форму сердечка, и позади которых уже не было и половины некогда белых, как жемчуг, зубов.
В то самое время, когда эта гостья приступом брала кабинет, Людовици, согнувшись, старался проскользнуть в переднюю. Вновь прибывшая, хотя, по-видимому, и была очень занята, проводила его глазами.
— A ce cher comte! — воскликнула она. — Видишь ли, видишь, неблагодарный граф, прежде чем ты мог узнать, что я здесь, только поцеловав колена моей высочайшей воспитанницы, я прибежала сюда! Разве это не хорошо с моей стороны?
Сулковский поклонился и хотел поцеловать ее руку, но она ударила его черным веером по руке.