Граф Брюль
Шрифт:
— Ты прав, и это непременно случится. Сулковский в высшей степени горд и самоуверен. Он уверен, что сделает с королем все, что захочет. Нужно ему дать место, где бы он совершил сальто-мортале. А тем временем он будет таскать из огня каштаны для…
Сказав это, графиня засмеялась, но не могла развеселить Брюля, который сидел мрачный и погруженный в размышления. Изящно одетая, смазливенькая горничная в башмачках на высоких каблуках, в белом чепчике, по примеру знаменитой венской Лиотарды, в переднике, с ручками, обнаженными до половины и ясно свидетельствующими, что она не особенно
Обед начался при оживленном разговоре. Мошинская расспрашивала обо всем: о баронессе Клинг, о ее посольстве, даже о предполагаемой женитьбе Брюля, говоря о которой она вздохнула и сдвинула брови.
— Я надеюсь, что она не отнимет у меня твоего сердца, дорогой Генрих, — тихо сказала она, — девушка эта не любит тебя, ты тоже к ней равнодушен… Ты ведь женишься более ради королевы и старой графини Коловрат и ради связей, чем по влечению; поэтому я и спокойна.
— Как и следует, — отвечал Брюль. — У меня нет другого сердца, а то, которое я имел, я уже отдал давно. Я женюсь так же, как делюсь властью с Сулковским, так как этого нельзя избежать при настоящих обстоятельствах.
— Главное, заискивай у короля; сделайся необходимым для него, забавляй его, сиди, не оставляй его, охоться, хотя ты и не любишь охоты. Сулковский, если не ошибаюсь, захочет отдыхать, пожелает играть большого барина, ты в это время сделайся незаменимым. Король… я так уже называю его, потому что уверена в выборе его, нуждается, чтобы постоянно при нем был кто-нибудь, кому бы он мог улыбаться; он слаб и легко привыкает к людям; обо всем этом нужно постоянно помнить.
— Дорогая моя графиня, — воскликнул Брюль, хватая ее за руку, — будьте моей руководительницей, моей Эгерией, моим провидением; тогда я не буду беспокоиться о будущем!..
В это время послышался шум и какие-то голоса у калитки и у входа. Горничная вбежала с испугом на лице. Графиня вскочила от стола, грозно сдвинув брови.
— Что там такое? — спросила она.
— Какой-то… я не знаю, кто-то из дворца с письмом или приглашением. Он требует, чтобы его впустили.
— Здесь?.. Сюда?.. Но кто же мог знать, что я здесь? Меня здесь нет ни для кого.
Она произнесла эти слова, когда между деревьями в саду показался камергерский мундир. Садовник загораживал собой дорогу, но камергер не обращал на него никакого внимания и медленным шагом шел вперед. Брюль нагнулся, посмотрел в окно, узнал Вацдорфа и по знаку графини вошел в соседнюю комнату, запирая за собой двери. Но стол, накрытый на две персоны, мог его выдать. Графиня велела быстро снять другой прибор, что и исполнила ловкая субретка, забыв, однако, захватить стакан и рюмку. Никто на это не обратил внимания. Графиня села опять к столу, хотя и с беспокойством посматривала на окно; брови ее были сдвинуты, и руки дрожали от гнева.
Между тем Вацдорф подходил к домику, приблизился к отворенным дверям и, став в них напротив графини, повернулся к следующему за ним садовнику.
— А что, видишь?.. Ее превосходительство здесь, я это отлично
Говоря это, он с иронией на лице поклонился, с любопытством и неприлично осматривая комнату, как бы ожидая увидеть еще кого-то.
Когда он остановился перед Мошинской, она грозно взглянула на него и с гневом спросила:
— Что вам здесь надо?
— Простите великодушно, графиня, я самый несчастный из камергеров и самый неловкий из людей. Королевич дал мне письмо, я поехал с ним во дворец, но не застал вас там. Письмо короля ведь это всегда вещь важная. Я пустился вдогонку за вашим сиятельством, шел по следам и пришел сюда.
— Что вы хотите подражать гончим и легавым, это меня нисколько не удивляет, — со злобою сказала графиня, вставая, — но я не люблю быть дичью. Оказывается, значит, что нигде нельзя спокойно отдохнуть и укрыться от камергеров.
Вацдорф, по-видимому, наслаждался ее гневом. Он посматривал на стол и на стоящее при нем кресло Брюля, на спинке которого висела салфетка. Графиня это видела, но нисколько не смутилась, только злоба ее усилилась донельзя.
— Где же письмо? — воскликнула она.
— Я подожду. Как скоро имел счастье найти ваше сиятельство, я буду терпелив.
— Но, наконец, вы выведете меня из себя! Смотря на вас, я ничего не могу взять в рот, — сказала Мошинская, насилу сдерживая свой гнев.
— Простите меня, но этот запах весны так прелестен, и я с удовольствием отдохнул бы здесь.
— Весна на поле гораздо пахучее и приятнее; отдайте мне это письмо и оставьте меня в моем уединении.
Вацдорф иронически улыбнулся и медленно искал во всех карманах письмо.
— Да, действительно, уединение в этом уголке вдвоем… Ах, как она восхитительна! — дерзко ворчал он.
— Я и моя компаньонка, да, мы вдвоем, а садовник, который был так глуп, что впустил вас и который за это завтра получит расчет… третий. Но где же письмо королевича?
Вацдорф медленно искал его и вынимал различные вещи из карманов, причем как бы случайно попалась ему в руки медаль.
— Каких только дерзких и подлых людей нет на свете! — сказал он. — Кто бы мог ожидать этого?
Он положил медаль на стол, а сам продолжал шарить в карманах.
Графиня тотчас узнала медаль, но притворилась, что видит ее впервые, начала ее рассматривать и, отбросив с величайшим хладнокровием, сказала:
— Очень неудачная острота. Но она не может никому повредить.
— Она может привести королевича к ненужным мыслям.
— Например? — спросила графиня,
— Он может пожелать найти себе другие подпоры трона.
— Кого же это? Вас, Фроша и Шторха?..
Вацдорф сильно сжал губы.
— Вы злы, графиня.
— Вы не только можете вывести меня из терпения, но также выведете из себя. Где же это письмо?
— Я в отчаянии, мне кажется, я его потерял.
— Догоняя меня, чтобы сделать мне неприятность, преследуя меня, когда я желаю быть одной.
— Одной… — повторил Вацдорф, ехидно улыбаясь и взглянув на предательское кресло.
— Понимаю, — вспылила Мошинская, — ваш взгляд падает на это кресло, и вы подозреваете меня. Разве граф Мошинский поручил вам следить за мной?