Граф Брюль
Шрифт:
— Такой же мужик, как и его отец, — с презрением отвечал Брюль, пожимая плечами. — Но если он станет мне поперек дороги…
— А это двустишие на медали… разве оно не похоже на его безвкусные остроты?..
Брюль только взглянул на графиню, и мысль эта, по-видимому, поразила его.
— Я велю следить за ним, и если это так, то в таком случае, он недолго погуляет по свету.
Сказав это, он прижал к губам руку графини, схватил свой плащ, брошенный у двери, который, лежа в тени, остался незамеченным Вацдорфом
Тою же тропинкою, по которой он шел сюда, в надежде на свободную, продолжительную беседу, теперь возвращался он назад, думая только о том, чтобы незамеченным добраться до дому. Калитка, от которой у него был ключ, запиралась изнутри, так что ему приходилось отворить ее и он вышел, не позаботившись предварительно выглянуть. Потому ему понадобилось все присутствие духа, чтобы не смутиться, когда выжидающий его Ваццорф приветствовал его в высшей степени вежливым и насмешливым поклоном.
Брюль возвратил его с такой любезностью и свободной веселостью, как будто не был пойман на месте преступления…
— Это вы, камергер, — воскликнул он, — как я счастлив!
— Это я могу назвать себя счастливым, — отвечал Вацдорф, — потому что, придя сюда наслаждаться запахом цветущих яблоней, я никогда не ожидал, что счастливая судьба позволит мне встретить ваше превосходительство здесь под яблонями. Если не ошибаюсь, то плод яблони, кажется, называется запрещенным.
— Именно! — воскликнул со смехом Брюль. — Ха, ха, ха! Но я пришел сюда не за плодом, и тем более запрещенным. Графиня Козель имела просьбу к нашему государю и королевичу и просила меня сюда явиться.
В этих словах было столько правдивости, что Вацдорф немного смутился.
— А вы, камергер, что здесь делаете, здесь, в этом сельском затишье? — сказал министр.
— Ищу счастья, которого не могу нигде найти, — проворчал камергер.
— Под яблонями?
— Случается оно и там и даже чаще, чем при дворе…
— Как вижу, вам не особенно нравится эта жизнь?
— Не имею к ней призвания, — возразил Вацдорф, медленно идя с Брюлем.
— Но у вас есть остроумие, оружие, защищаясь которым вам нечего бояться.
— Действительно, оружие, хорошее для делания врагов, — прибавил Вацдорф.
Некоторое время они шли молча, камергер, по-видимому, размышлял.
— Я не имел еще случая поздравить ваше превосходительство, — внезапно сказал он.
— С чем? — спросил Брюль.
— Везде говорят, что самому гениальному из министров назначена самая прекрасная девушка нашего двора.
Голос, которым он произносил эти слова, заключал в себе столько чувства, что Брюля моментально поразила мысль, что Вацдорф вероятно тот самый, которому отдала свое сердце прекрасная Франя. Это была догадка или, вернее, предчувствие. Он перевел дух.
— Если это так, — сказал он себе в душе, — то творец медали и любовник моей жены должен отправиться в безопасное
Но ни медаль, ни похищенное сердце еще не были доказаны. Они смотрели друг на друга, улыбаясь, но с ненавистью в глазах. Брюль, чем более кого терпеть не мог, тем более считал себя обязанным быть с ним в высшей степени любезным; он не даром был из школы Августа Сильного.
— Ваше превосходительство, вы напрасно так часто оставляете королевича одного, — заметил Вацдорф. — Сулковский занят, у него дела, а Фроша, Шторха и отца Гуарини слишком недостаточно.
Брюль улыбнулся, как только мог слаще.
— Вы, может быть, и правы, камергер. Для того, чтобы заслужить расположение столь доброго государя, пойдешь в перегонки, хотя бы с Фрошем и Шторхом; но нужно также стараться приоб-ресть сердце своей невесты, о которой вы сейчас вспоминали.
— Мне кажется, это напрасный труд, — сказал Вацдорф. — Да и зачем сердце тому, кто получает руку и остальное… то есть всю их обладательницу? Сердце он может оставить для кого-нибудь другого. Отличный пример представляет граф Мошинский, который нисколько не заботится о сердце графини.
Лицо Брюля покрылось краской, он остановился, все еще улыбаясь, но у него уже не хватало терпения говорить с этой пиявкой, которая его постоянно кусала.
— Поговорим серьезно, камергер, — сказал он. — Скажите, в чем я согрешил перед вами, что вы меня постоянно донимаете вашими шуточками? Или это только привычка кусаться, от которой вы не хотите отучиться?
— Может быть и то, и другое вместе, — возразил Вацдорф, — но я не думал, чтобы такая ничтожная блоха, как я, могла причинить боль такому великану, как вы, ваше превосходительство.
— Это мне нисколько не больно, но только производит неприятный зуд. Разве для вас не безопаснее бы было иметь во мне друга?
Вацдорф разразился громким смехом.
— У министров нет друзей, — сказал он. — Ведь это помещено в элементарном катехизисе политиков!
— Зато у них нет недостатка в врагах.
Вацдорф поклонился, словно в честь его произнесли тост, снял шляпу и, не оглядываясь, пошел в боковую улицу.
Это было как бы объявлением войны. Брюль остолбенел от изумления.
— Он меня вызывает на бой!.. Отказывается от дружбы!.. С ума что ли он сошел?.. Что это значит? Всегда он мне был противен, но откуда такая ненависть ко мне? Это нужно выяснить.
Закрывшись плащом, он быстро пошел домой. По дороге как раз стоял дом, в котором работал Геннике, и Брюль вошел в него. Около канцелярии была особая комната, назначенная для министра, имеющая особый вход, и ключ от которой был у Брюля. Он вошел незамеченным и постучал в двери канцелярии, из которой слышались оживленные голоса. Стук этот тотчас же заставил всех замолчать. Геннике, немного удивленный, вошел с пером за ухом. Брюль сидел в кресле.