Граф М.Т. Лорис-Меликов и его современники

Итенберг Борис Самуилович

Я никогда не мог себе объяснить, какова была цель этой манифестации. Но сцена эта врезалась у меня в памяти, и теперь, сам уже старик, я открыл, мне кажется, ее символический смысл. Валуев, бывший конногвардейский поручик, который своими успехами в обществе и блестящей бюрократической карьерой был обязан своей прекрасной фигуре и умению танцевать, — не являлся ли он типическим представителем целого поколения куртизанов и бюрократов, иногда не лишенных таланта, которые выдвигались то интригами при ^

дворе, то флиртом в салонах, составляли замкнутую категорию людей, не знающих своей страны, управляющих в своих личных интересах

этой несчастной Россией, вотчиной их государя и повелителя, распределителя всех благ. И этот важный бюрократ, — который, впрочем, не лишен известных достоинств, — не видел ли он в этом новичке, проникнувшем в замкнутый круг, в этом неизвестно откуда взявшемся и достигшем высших ступеней власти армянине, — не видел ли он в нем представителя последнего этапа на пути, ведущем к пропасти, куда суждено было свалиться искусственному зданию, основание которого уже трещало, хотя фальшивый фасад его еще поддерживался стараниями Валуевых и ему подобных. Его панегирик временщику не был ли он выражением скрытой тревоги, или последней надежды? Думаю, быть может, и то и другое: ибо перед таким человеком, как Аорис-Меликов, были бы естественны оба чувства.

В самом деле, Лорис-Меликов, которого на вершины власти вознес скорее необъяснимый случай, чем слабая воля Александра II, был человеком безусловно выдающимся как по своим достоинствам, так и по своим недостаткам.

Мало образованный, но одаренный чрезвычайной сметливостью, без определенной программы, но с намерениями искренно великодушными, окрашенный либерализмом, скорее инстинктивным, чем сознательным. Без административного опыта, но наделенный чрезвычайным практическим чутьем. И сверх того, обаятельный в обращении и крайне услркливый: умный и ловкий, умеющий приспособляться к обстоятельствам, и вместе с тем по сердечной доброте склонный слишком доверчиво относиться к людям.

Не раз я видел, как люди выходили из его кабинета со слезами на глазах, тронутые его сердечным приемом. Однажды вечером он принял еврейскую делегацию с бароном Гинцбургом¹ во главе. Когда они выходили от Лорис-Меликова, на их лицах можно было видеть следы искренней растроганности, а слова, которыми они обменялись, проходя мимо, были не менее восторженны, чем речи графа Валуева.

В повседневных разговорах, за обедом, к которому приглашался чиновник особых поручений, — а также и позже, когда мне приходилось интимно разговаривать с Лорис-Меликовым во время его пребывания в Ницце, мне приходилось слышать от него слова резкого осркдения по поводу преследования евреев в России и выражения сожаления по поводу погромов. «Коллективный антисемитизм, — говорил Лорис-Меликов, — когда он не является пережитком средневековой религиозной нетерпимости, — является признаком идиотской, чтобы не выразиться еще более резко, политики расового антисемитизма, особенно в странах, где расы являются частями одной и той же нации».

Не менее великодушия было в его душе и по отношению к революционерам — за исключением террористов. Он сознавал необходимость широких либеральных реформ, чему доказательством служит его проект конституции, как бы он ни был робок сам по себе. Лорис-Меликов предчувствовал революцию, являлся сам сторонником эволюции. Я думаю, что, не будь убит Александр II и останься у власти Лорис-Меликов, Россия увидела бы много раньше наступление либеральной эры и смогла бы без кровавых потрясений

перейти к истинно демократическому режиму.

Лорис-Меликову недоставало энергии диктатора, но, во всяком случае, он проводил свои намерения с особым мягким упорством, и его решения, гармонируя с первоначальной идеей, всегда эволюционировали в раз принятом направлении.

Я говорил раньше о необъяснимой случайности, приведшей Лорис-Меликова к власти. Мне известны кое-какие обстоятельства, посодействовавшие этой «случайности». Но об этом за недостатком места как-нибудь в другой раз.

Нессельроде А. М.Т. Лорис-Меликов (Из воспоминаний) // Еврейская трибуна. 1922. № 37 (142).

¹ Гинцбург Гораций Осипович (1833—1909) — барон, банкир, золотопромышленник, известный еврейский общественный деятель и филантроп.

№ 62

ПОРТРЕТ ЛОРИС-МЕЛИКОВА КИСТИ МИКЕШИНА

Декабря 24-го 1880 года, накануне Рождества, в 8^]/₂ часов вечера, я имел первое свидание и знакомство с министром внутренних дел графом Михаилом Тариеловичем Лорис-Меликовым.

Свидание это было назначено мне вследствие письма моего к графу, посланного ему лишь за два дня, т. е. 22 декабря, такого содержания:

«Ваше сиятельство, граф Михаил Тариелович!

Зная, что каждая минута Вашего времени поглощается важнейшими заботами о государственных мерах, осмеливаюсь просить назначить мне момент для личного сообщения о деле, которое (смею полагать) достойно Вашего высокого внимания.

Единственно лишь чувство гражданского долга дает смелость утруждать Вас этой просьбой и тем брать на себя серьезнейшую ответственность за качества гражданской миссии, руководящей моим настоящим поступком».

На второй же день, в ответ на это, от правителя дел его канцелярии я получил следующее приглашение, с надписью «в собственные руки, весьма нужное»:

«Граф Михаил Тариелович Аорис-Меликов покорнейше просит вас, Михаил Осипович, пожаловать к нему сегодня, в 8^!/₂ часов вечера, 24 декабря 1880 г., среда».

У меня запрыгало сердце от этого быстрого приглашения, и в особенности оттого, что это свидание казалось мне трудно достижимым и, во всяком случае, осуществимым лишь при чьей-либо удачной протекции...

Я было и измыслил такую протекцию и находил ее наилучшею, это — прослышав недели три тому назад о приезде в Петербург генерала Б. и зная, что он в отличных отношениях с графом и еще, более того, что (будто бы) его метят на пост товарища министра к Аорис-Меликову, я 11 декабря в 9*/₂ часов утра отправился к нему (№ 83, в Европейскую гостиницу). Он дружески, по-старому, встретил меня, расцеловался и, когда я попросил у него протекции для свидания с графом, он наотрез обещал мне это немедленно устроить; но предупредил, что граф не может дать мне более 10 минут свидания и уже ни в каком случае не более 15-ти. На что он, как никто иной, может у графа настоять на назначении мне свидания... Так я с ним и расстался успокоенный.