Граф Никита Панин

Чиркова Зинаида

Вот когда пригодились все союзные трактаты, подписанные с северными соседями. Фридрих крепко решил держаться за Россию, поскольку война, превратившись в общеевропейскую, смела бы его, Дания осталась надежным союзником, совместные усилия северных стран, уже объединенных в часть северной системы, удержали Швецию от нападения. Долго прощупывал Никита Иванович Австрию и добился, что эта страна обязалась придерживаться нейтралитета.

Больше всего беспокоила Никиту Ивановича Польша. Сильная королевская власть могла бы помочь России, но шляхта не желала слушать никаких резонов и продолжала междоусобную бойню, расшатывая самые устои государства.

Не

дожидаясь официального объявления войны, крымский хан Крым–Гирей ворвался в южные районы России, сжигая все на своем пути и уводя в плен мирных жителей. Он подошел к Елизаветграду, но не взял его — артиллерия начала обстрел, и плохо вооруженные татары испугались пушечных разрывов. Гарнизон города, маленький, плохо подготовленный, тем не менее решил сражаться до последнего. Хан отошел и повернул в сторону Киева. И вот тут-то начались его злоключения. Это последнее в истории нашествие татар на русскую землю кончилось до того бесславно, что Панин, получая донесения, радовался до слез. Крымцы заблудились в степи — польский проводник сбежал — зима выдалась суровая и снежная, конница замерзала. Кончилось тем, что хан вернулся в свою ставку в Каушанах и там умер. Говорят, его отравили турки…

Первым столкнулся с турками корпус князя Голицына. Он переправился через Днестр, разбил их отряд и подошел к Хотину. Но взять его без осады оказалось невозможно, и Голицын снова отошел за Днестр.

Получив это сообщение, Екатерина рассвирепела — ей нужны были скорые победы. Она настояла на совете, чтобы Голицына заменил Румянцев, и оказалась права. Румянцев применил против турок новую тактику, и победы последовали.

Оборонительный корпус возглавил Петр Панин.

Со слезами на глазах Никита Иванович провожал брата на войну.

Он умолял Марию Родионовну остаться в столице, чуть ли не стоял на коленях перед нею, когда узнал, что и она вместе с мужем и дочерью уезжает под Бендеры, осада которых была намечена оборонительным корпусом. Крохотная Катерина, обряженная и снаряженная в поход, держалась за край материнской юбки.

— Мария Родионовна, — сурово пенял Никита Иванович, — хоть дочь пощадите. Это же отрасль панинская, наш росток. А ну, как прилетит ядро, которое и вашего отца разорвало, а ну как шальная пуля — не простите себе…

— Мое место рядом с супругом, — твердо и ласково выговаривала Мария Родионовна, — что он без нас? Что мы без него? Он — наша опора, а мы — его опора. Где он, там и вся семья, где мы, там и он.

Петр Иванович тоже пытался отговорить Машу, но она только взглядывала на него, и он умолкал. Без ее заботы, без ее лечения его подагрических ног он тоже не мыслил себе пребывания в армии.

— Мария Родионовна, — повысил голос Никита Иванович, — буде надобно, заготовлю приказ императрицы…

— Никита Иванович, ну посудите сами, какая же я супруга буду, ежели оставлю Петра Ивановича без присмотра? Я буду тут блаженствовать, а он умирать будет от болей? Кто его накормит, кто ноги ему попарит? Никому я не доверю, никогда не оставлю нигде Петра Ивановича, хоть вы мне что говорите…

Она до сих пор и до конца дней своих называла мужа на вы и величала по имени–отчеству…

Никита Иванович вздохнул с завистью и тайным одобрением — удивительная жена досталась Петру. А ему, видно, так весь век и куковать одному…

— Прошу вас, Мария Родионовна, — смягчился Никита Иванович, — вы уж пишите мне обо всем. Знаю, Петр не охотник до писем, а вам я доверяю, будете мне докладывать о его здоровье, а паче всего о моей дорогой

племяннице…

Мария Родионовна согласилась:

— Могли бы и не говорить такого, все равно бы писала вам ежедневно…

Мария Родионовна сдержала слово.

Едва доехали они до Москвы, а уж Мария Родионовна оповестила Никиту Ивановича.

5 сентября 1769 года написала она ему первое письмо из всей серии писем о своих приключениях во время русско–турецкой кампании.

«И в сей день для меня наисвященнейший никак не могла я пропустить мой милостивый, любезный друг Никита Иванович, чтобы через сие не изъявить моего к вам подобострастного почтения и искренней преданности.

Петр Иванович сегодня после обеда непременно отъезжает. Известная моя к нему сердечная привязанность подаст вам способ и заочно видеть мое теперешнее состояние. И хотя я сама, если во вторник не успею, то непременно рано в середу выеду отсель. Но все не прежде, как на винтер–квартирах (на зимних квартирах) с ним увижуся. К сему же имею вас уведомить, что для дорогой Катеньки я ту английского офицера жену, которую мне посольша рекомендовала, за двести рублей принять договорилась и если вид ее и вся наружность нрава не обманчива, то лучше, кажется, воспитательницы достать здесь трудно. Во всем видно ее воспитание благородное, а при том учена истории, географии, арифметике и сверх собственного аглинского языка по–немецки и по–французски, последнее выговаривает, как природная француженка. И сколько ее здесь знают, все поведение и нрав ея очень хвалят. А мне она так полюбилась, что если бы я не предпочла Катенькину за ней надобность, я бы непременно взяла ее с собой. Почему и покорно прошу вас, когда вы с посольшей увидетесь, за доставление мне столь способной воспитательницы ее поблагодарить.

Посылаю вам, батюшка, 12 тиковых платков, какие вы любите, и еще бочонок виноградной теши, которая, сказывают, отменно хороша, через что вы можете усмотреть, что не только милостей и дружбы ваших, но ниже охоты не забыты мной, которая, поручая себя в неотменную милость, пребывать не перестанет с большим почтением и беспредельной привязанностью.

Всенижайшая услужница ваша графиня Мария Панина…

А ниже письма шла шутливая приписка:

«За тем переписать велела, что, написавши сама, насилу разобрать могла, так сжалилась с вами, чтоб вы лишнее время на разборку моих писем не теряли, я же помню, что от недосугов ваших у вас еще при мне сапоги искривились. Хотя шучу, но грустно мне чрезвычайно»…

Уже из Харькова, где остановилась она вместе с Петром Ивановичем на зимние квартиры, написала Никите Ивановичу заботливое и теплое письмо:

«…С несказанным удовольствием, батюшка, дорогой друг граф Никита Иванович, получила я вчерась ваше приятное письмо. Весьма чувствительно мне, что я в письмах моих могла вас оскорбить противу моей истинной воли, показав вам во оных мое огорчение в неполучении от вас долгое время никакого известия. Прошу мне, батюшка, не причитать того в негодование на вас, что никогда, право, в сердце совсем вам преданном, поселиться не может. Но примите уверения лишь в единственной знако моей к вам нелестной привязанности, по коей не могла я спокойно так долго быть в неведении о любезном вашем здоровье. Я очень знаю, сколь мало времени вы на то имеете. А одно слово от вас в письме к Петру Ивановичу, пока я с ним вместе, будет для меня довольным доказательством вашей ко мне неоцененной милости, в коей ни малейшим образом, и не получая от вас писем, ни на минуту, ей–ей, не усумнелась.