Граф Никита Панин
Шрифт:
Поэтому Никита Иванович только молча пожал плечами. Не станет же он убеждать матушку–царицу в обратном.
— А теперь, Никита Иванович, — грустным и серьезным тоном начала Елизавета, — хочу, чтобы ты сделал самое главное для меня — тебе поручаю основу империи, мою надежду, радость и тревогу — Павла. Будет он царствовать, будет империя наша расти и процветать, не будет, все мои надежды в прах обратятся…
Да, думала матушка–царица о будущем России, хотела дать ей наследника получше своего племянника.
— Не могла я
Но тут Елизавета осеклась, не пристало ей, самодержице всероссийской, печаловаться да рассказывать о своих горестях Никите Панину, всего-то камергеру царского двора.
— Тебе надлежит воспитать из него человека русского, умного да образованного, тебе надлежит сделать из него настоящего самодержца. Правнук он по рождению моего отца, великого и премудрого батюшки Петра. Я, как могла, все заветы его исполняла, а теперь вот хочу, чтобы ты мой завет выполнил. Береги его, он свет в моем окошке, без него что за империя будет?
Никита Иванович снова упал к ногам императрицы:
— Жизнь положу, матушка, за тебя и внука твоего…
— Знаю, Никита Иванович, знаю, потому и призвала тебя. Родителям не давала — воспитали бы еще одного немца, а тебе доверяю…
Она слабо махнула рукой, давая понять, что аудиенция закончена.
Никита Иванович, ничего не видя от слез, едва встал с колен и потихоньку, не оборачиваясь к Елизавете спиной, стал удаляться, все еще стремясь разглядеть, сохранить в памяти милый образ…
«Как странно, — думал он, подъезжая к дворцу Дашковых, где теперь квартировал, — ему, никогда не знавшему души ребенка, никогда не имевшему своих детей, поручила Елизавета самое дорогое — надежду и опору империи, своего наследника, свою надежду и мечту…»
Справится ли он с мальчиком, заласканным и забалованным бесчисленными мамушками и нянюшками, поймет ли этот будущий самодержец его, сорокадвухлетнего холостяка, отринувшего все для пользы Отечества?
Как подойти к этому царственному ребенку, как внушить ему любовь и преданность родной стране, как научить его этому?
Мысли эти не переставали одолевать Никиту Ивановича вплоть до того момента, когда нужно было представиться Павлу.
Они вошли, когда великий князь Павел в бархатном камзольчике и завитых буклях едва отобедал. С ним за столом сидели мамки и няни, воспитывавшие его до шести лет.
Пришедших было много, и все взрослые, как потом вспоминал Павел. Иван Иванович Шувалов, граф Михайло Ларионович Воронцов, а за ними в стороне держался Панин.
Шести летний кудрявый, в буклях на французский манер, Павел был робок и смирен. Прозрачная кожа и огромные голубые глаза, белокурые волосы и худенькое тельце выдавали в нем ребенка заласканного и страшившегося всякой перемены.
Иван Иванович, высокий
— Ваше сиятельство, великий князь Павел Петрович, представляю вам вашего воспитателя, обер–гофмейстера вашего двора Никиту Ивановича Панина. Будьте ему послушны, ибо он научит вас всем премудростям…
На глазах ребенка показались слезы. Уже давно, с месяц назад, все стращали его этим угрюмым стариком; И хотя Панин не походил на страшилище, созданное его воображением, Павел расплакался, вспомнив, как мамки и няни пугали его — все веселости кончатся, все резвости — Никита Иванович запретит…
Слезы катились в три ручья по бледным прозрачным щекам Павла, вздернутый нос покраснел. Никита Иванович, не ожидавший такого приема, едва нашелся.
— Взрослый мужчина не должен плакать, — сказал он суровым голосом, — а ну-ка если б наши солдаты под Гросс–Егерсдорфом плакали, как бы они одержали победу над страшным Фридрихом?
Павел с любопытством взглянул на Панина. Он где-то что-то слышал о Гросс–Егерсдорфе, но что это такое, еще никак не мог понять.
— А хотите, ваше сиятельство, покажу вам, как бились наши солдаты и как бежал сам король прусский?
Мгновенно высохли слезы, и мальчик с любопытством и удивлением взглянул на воспитателя.
Никита Иванович взмахнул рукой, и тотчас трое слуг внесли в столовую три ящика.
— Поглядите-ка, что я вам тут припас, — сказал Никита Иванович. Павел спрыгнул с высокого стула, на котором сидел за столом, и подбежал к ящикам.
Раскрыв один из них, он увидел целую гору больших оловянных солдатиков, раскрашенных в цвета прусской армии — грубые сапоги, зеленые мундиры, пудреные косицы за спиной, ружья у ноги.
— Таковы солдаты Фридриха, — подошел к сундуку и Никита Иванович, а вот наши…
Крышка второго сундука откинулась, и взору маленького великого князя предстала русская армия, одетая на манер французской — нарядные красные камзолы, парики, изящные башмаки, ружья у ноги.
— А что в третьем? — робко спросил Павел у страшного старика.
— А тут диспозиция, то бишь кусты, болота, крепости, деревни.
— А у меня тоже есть гренадеры и солдаты, — похвастался Павел. — Только на них литеры, я по ним читать учусь…
— Молодец, ваше сиятельство, — одобрил Никита Иванович, — ну что, устроим Гросс–Егерсдорф?
Павел захлопал в ладоши.
Михайло Ларионович и Иван Иванович давно удалились, няни и мамки тихонько сидели по углам, а Никита Иванович и Павел играли в сражение. Никита Иванович все время по ходу дела расставлял русских солдат и пруссаков и объяснял диспозицию боя. Пушечки с ядрами то и дело стреляли, солдаты падали, а из-за перелеска выскакивала конница Третьего Новгородского полка и мчалась на пруссаков.