Граф Никита Панин
Шрифт:
Павел был покорен. При расставании уже не лил слез, а спрашивал, скоро ли придет Никита Иванович и еще покажет ему Гросс–Егерсдорф…
Перед уходом Никиты Ивановича Павел ждал с замиранием сердца, что «угрюмый старик» заберет с собой и три заветных сундука. Но Никита Иванович погладил Павла по белой головке и ласково сказал:
— Этих пруссаков и русских солдат я привез из Швеции. Там умеют выливать солдатиков из олова, а когда оно застынет, раскрашивают. Это мой вам подарок в знак нашего знакомства…
Павел бросился к Никите Ивановичу и обнял его ноги.
— Ну–ну, — притворно–серьезно сказал Никита
И Павел бойко сказал слова благодарности на французском языке.
Когда дверь закрылась, Павел бросился к сундукам и принялся расставлять солдат. Но одному делать это было скучно, и он пожалел, что старик ушел, не ползает вместе с ним на коленях по полу, не палит из пушечек и не кричит во все горло «ура!». Он с нетерпением ждал своего соратника по военному делу…
Но на другой день Никита Иванович объявил, что они идут гулять по саду. Тщательно завитый и одетый, словно взрослый кавалер, Павел держался за руку Никиты Ивановича. Они степенно шли по дорожкам, и почти с каждым из встречавшихся кавалеров и дам Никита Иванович раскланивался и приглашал к столу великого князя. Павел дичился, прятался за спину Панина и не хотел никому подавать руки. Он привык гулять в сопровождении нянюшек и не видел столько незнакомых лиц. Никита Иванович ласково представлял ему встречающихся и объяснял Павлу, кто они, какие звания и награды имеют…
Пышный обед, за которым сидели многие из встреченных в саду дам и кавалеров, был для Павла в тягость. Он не привык к такому многолюдью за столом, дичился, неверно употреблял куверт [13], но Никита Иванович так ласково и любезно поправлял его, что Павел то и дело взглядывал на старика, бывшего совсем не угрюмым, а близким и родным…
А потом, в один из праздников, был во дворце большой бал. Елизавета пожелала на нем присутствовать, несмотря на боли в ногах и глубокую грусть при взгляде на свое отражение в зеркале.
Никита Иванович подвел своего подопечного к креслу императрицы и тихонько сказал ей:
— Товарища ему надо по играм, ученью. Все один да один. Диконек для своих лет…
Елизавета понимающе взглянула на Никиту Ивановича:
— Сделай милость, не докучай мне такими вопросами. Ты — воспитатель, вот и воспитывай. Думаешь, что товарища надо — найди. Что, нет у нас такого возраста да породовитей?
Никита Иванович обрадовался:
— Только прикажи, матушка–государыня, все сделаю…
— Вот и делай, — отвернулась Елизавета. Она погладила Павла по голове, прижала его к сердцу:
— Внука моя ненаглядная, бесценный мой князь великий. Чем утешил тебя Никита Иванович?
— Он мне подарил три сундука солдат, — выпалил Павел, — мы с ним играли в Гросс–Егерсдорф…
Елизавета еще поцеловала внука и встала с кресла:
— Пойду я, пусть веселится народ, а мне пора на боковую…
Она ушла без предупреждения и без всякого сопровождения — не любила, когда точно соблюдался этикет на балах. Уж на официальных представлениях иностранных послов — ладно, а так, пусть все по–домашнему…
Товарища детских игр и учебы Никита Иванович подобрал Павлу сразу. Один из сыновей его сестры, бывшей замужем за князем Куракиным, достиг того же возраста, что и Павел, был смышленым и бойким мальчишкой, свободно болтал по–немецки и французски, читал и писал. Будет им соревнование,
— Никита, честь-то какая…
Муж, флегматичный и дородный князь Куракин, тоже покряхтел:
— Обо всех-то ты своих родичах заботишься, Никита…
Один только Саша был не только недоволен своим назначением в сотоварищи великому князю, будущему императору, но не раз и не два втихомолку поплакивал. Вдали от родных сестер и братьев, вдали от матери и отца познал он трудную науку услужения и угождения, несправедливости и жестокости.
Он разделил с великим князем детскую комнату, но игрушки (у Павла было их великое множество) великий князь ему не позволял трогать. К ним приставлен был особый слуга, чтобы пробовать кофе или чай, подаваемый на стол. Павел приказал делать это Саше, чтобы поглядеть, как тот будет умирать, если кофе отравлен. Он с самого детства боялся этого. За все шалости и гадости, творимые великим князем, отвечал он, князь Куракин, расплачивался за то, что не давал списывать задание синяками и щипками, не раз бывал напуган до смерти неожиданно зажегшимся перед самым его носом бенгальским огнем или взрывающейся петардой. И по ночам тихонько плакал в подушку — громко плакать ему возбранялось. Не обо всех шалостях и жестокостях великого князя говорил он Никите Ивановичу, ибо тому пришлось бы горько пожалеть, что выбрал он такую судьбу племяннику.
На упреки и сетования великий князь гордо отвечал:
— Он просто князь, а я великий князь…
Никита Иванович завел и ведомости, печатный листок, чтобы не только поощрять, но и устыжать великого князя. Ведомости эти содержали сведения только об одном: как учится великий князь, какие успехи он делает, в какие игры играет и как достигает успехов.
Из ведомостей этих выходило, что вся страна живет только одним желанием — узнать о здоровье, усердии и просвещенности его высочества, правнука Великого Петра. В них говорилось, что «нельзя ничему утаиться, чтоб его высочество ни сделал. Можно смело сказать, что за поступками его высочества столько шпионов, сколько людей в Петербурге: все стараются всякими образами сведать, что великий князь делает, чтоб потому рассудить могли, какого он нрава. Гренадеры, стоящие в карауле, портные работники, призванные зашивать порванные сукна, обойщики, обклеивающие дворцовые стены, повара, истопники, дворники, садовники, столяры, плотники, маляры, заезжие и приезжие крестьяне — все, все передают новости о его высочестве».
Отставной капитан Правдомыслов разговорился с крестьянином, едущим из Петербурга в Красное Село.
— Не слыхать ли каких новостей? — спрашивает его отставной капитан.
— Как, батюшка, не слыхать! — отвечает добрый русский крестьянин, — Павел Петрович уже по толкам читает и пишет. Еще бают, что будет разумен, как Петр Алексеич!
Отставной капитан веселится от таких благих новостей, дает крестьянину рубль и думает тако:
— Вести сии скоро до Риги, оттуда в Пруссию, а из Пруссии далее, в чужие края дойдут, потому что Красное Село лежит на большой дороге к Риге…