Граф Никита Панин
Шрифт:
Приказание о погребении Иоанна Антоновича могло исходить только от Екатерины, и Никита Иванович дождался его, этого приказания. Она написала Панину: «Тело безымянного колодника велите похоронить по христианской должности в Шлиссельбурге без огласки».
Никита Иванович сразу верно понял «важность злодейства предпринятого и благополучно, Божиим чудным промыслом, на веки тем же самым пресеченного». Екатерина требовала подробностей, и Никита Иванович писал в Ригу:
«Ваше императорское величество просвещенным вашим проницанием сами усмотреть соизволите, что нет в сем предприятии пространного заговора, а дело произведено было отчаянною ухваткою», а найденные у Мировича бумаги лишь подтверждают: «Его
Екатерина еще никогда не испытывала прилива таких чувств, такого нервного потрясения. Радость об исчезновении последнего претендента на царский престол, страх, надежда, что нет «обширного плана» у изменников — все смешалось в эти дни для нее. И письма Панина успокаивали ее. Правда, осталось непонятное недоумение о княгине Дашковой — кто-то видел, как Мирович выходил из ее дома. Позже она призвала Дашкову к ответу, но та спокойно объяснила, что Мирович приходил не к ней, а к Панину, квартировавшему у нее. И Никита Иванович тоже подтвердил, что Мирович за несколько месяцев до бунта был у него — он все подавал в Сенат прошения о восстановлении своего доброго имени и о возвращении ему имений в Малороссии, откуда были выходцами его дед и отец. Но отец и дед были изменниками России — они перебежали к Мазепе во времена Полтавской битвы, и казна отобрала у изменников все их имения. Вспомнила Екатерина и свою резолюцию на этом прошении — отказать, изменническим детям и внукам не возвращать ничего.
«Провидение оказало мне очевидный знак своей милости, — писала она из Риги Никите Ивановичу, — придав такой оборот этому предприятию».
Однако спокойствию ее пришел конец, когда прочитала она бумаги Мировича. Манифест, составленный им и. его преждевременно утонувшим сотоварищем Ушаковым, гласил:
«Недолго владел престолом Петр Третий, и тот от пронырства и от руки жены своей опоен ядом смертным, по нем же не иным чем как силою обладала наследным моим престолом самолюбная расточительница Екатерина, которая на день восшествия из Отечества нашего выслала на кораблях к родному брату своему к римскому генерал–фельдмаршалу Фредерику Августу всего на двадцать на пять миллионов денег золота и серебра и не в деле и сверх того она чрез свои природные слабости хотела взять себе в мужья Григория Орлова с тем, чтоб уже из злонамеренного и вредного отечеству ее похода и не возвратиться, за что конечно пред Божиим страшным судом не оправдается»…
Эти преступные разоблачения, даже будучи клеветой, способны посеять в народе и недоверие к императрице, и неуважение к женщине. И она потребовала от Панина пресечь зло в самом зародыше, уничтожить яд разговоров. Однако хоть и слышали в Петербурге о шлиссельбургской «нелепе», но разговоров особых, как докладывал ему генерал–губернатор столицы Неплюев, не велось. Екатерина справедливо полагала, что молва народная лишь концом этого дела пресечется и потому потребовала быстрого, незамедлительного следствия и скорого дела окончания.
По совету Панина произвести следствие приглашен был генерал–поручик Ганс фон Веймарн. С немецкой дотошностью собрал он все материалы дела и представил императрице.
Дело длилось недолго. Верховный суд трижды призывал Мировича, тот подтвердил все свои прежние показания и ничего нового не прибавил. Вел он себя достойно и спокойно, только когда надели на него оковы, заплакал. Хотело было собрание высокое начать его пытать, но Екатерина через Вяземского, генерал–прокурора, запретила.
Приговор гласил:
«Отсечь ему, Мировичу, голову и, оставя тело его до вечера, сжечь оное вместе с эшафотом, на котором та смертная казнь учинена будет».
Все участвовавшие в бунте Мировича были покараны: несколько солдат и офицеров были приговорены
Приговор был приведен в исполнение поздней осенью. Мировича казнили, а потом сожгли на Петербургском острове, на Обжорном рынке. Барабанным боем, как и в Москве, созваны были жители на смотрение казни. И как и в Москве, ожидали все, что казнь будет для виду — сделают политическую казнь, как и Гурьеву с Хрущевым.
Но палач сделал свое дело точно — он показал отрубленную голову народу, и народ ахнул. Мост напротив Обжорного рынка содрогнулся, и перила обвалились…
Впервые за четверть века отрубали голову преступнику и показывали народу. Смертная казнь в России была восстановлена. И долго еще толковал народ, что со времен матушки Елизаветы не было на России такого кровавого действия. И многие призадумались…
Сначала в манифесте Екатерина упомянула о Власьеве и Чекине, которым велено было соблюдать и призирать Ивана, они же и пресекли жизнь его. И только потом она спохватилась, и в дальнейшем о них уже нигде не упоминалось. Их наградили щедро и отпустили по домам с подпискою, чтоб нигде до самой смерти ничего не упоминали об арестанте.
Хоть и поднялась волна злословия в Европе на счет Екатерины, да было уже поздно — твердой ногой встала она на престоле, дважды покрыв своей порфирой цареубийц…
Кто упомянул при Павле известие о казни Мировича, Никита Иванович так и не дознался. Но, прочитав записки учителя математики Семена Порошина, случайно найденные, понял, как старается Порошин очернить мать Павла, рассказывает о Петре только хорошие вещи, например, что тот уничтожил Тайную канцелярию, которая занималась пытками. И он же допустил рассказать воспитаннику о казни Мировича, стараясь сопоставить эти два события. Никита Иванович не мог и думать, чтобы можно было воспитывать в Павле враждебность к матери–цари-де. Порошин был уволен и выслан в дальний гарнизон.
Никита Иванович не примирился с тем, что Павел, его Павел, порученный Елизаветой, обобран, что у него, наследника по праву, мать отобрала корону. Но и восстанавливать сына против матери считал делом позорным и зазорным — значит, на то воля Божеская, думал он и все ждал, когда же начнет приобщать сына к государственным делам Екатерина.
Она и в самом деле вроде бы стала внимательнее к сыну, часто навещала его, интересовалась успехами в учебе. Но царица не была настоящей матерью — не любила Павла, и он был нужен ей только как опора трона, наследник. Никита Иванович вполне привязался к брошенному и одинокому ребенку, и Екатерина часто досадовала: «Можно подумать, что наследник больше ему сын, чем мне…»
А Панин мечтал о тех временах, когда сядет на престоле Павел: честный, правдивый, тонкий политик, восставит правильные хорошие законы и будет готов жизнь свою положить за отечество. И по мере сил старался готовить его к этой тяжелой доле и ответственной роли.
Глава десятая
«Не ко времени затеял Кирилл Разумовский свою возню, — нахмурился Никита Иванович, когда узнал об интригах Разумовского. — Не ко времени». Никита Иванович хлопотал о союзе всех северных государств Европы: надо же и обезопаситься когда-то России. Раз уж так случилось, что не погибла Пруссия, волею Божьей не только выжила, но и спасение получила от Петра III, да еще и все завоеванные земли словно с неба к ней свалились, то теперь ничего не остается, как завести с ней дружбу, искать ее расположения, прочный, глубокий, долговременный мир установить. Никита Иванович вообще был человек миролюбивый, всякую войну считал самой большой роскошью для страны, а Россия не могла себе позволить роскошествовать.