Граф Никита Панин
Шрифт:
— А вы почему не женились? — полюбопытствовала Анна. — Али суженую не встретили?
Как ответить ей на это? Действительно, встретил суженую, да не мог жениться — слишком высоко стояла, тосковал по ней столько лет, и перед ее смертью с ней свиделся. А теперь — тоже нет женщины, к которой бы прикипело сердце. И чуть было не сказал ей, что запала Анна в его душу, да решил, что не стоит — играть его страстями нельзя давать повод никому.
— Вот за вас я бы пошла, — пошутила Анна. — Вы — человек положительный, не то, что мой шут…
— Шутите, да не зашучивайтесь, — засмеялся Никита Иванович. А у самого больно
— Почему вы, Никита Иванович, почти никогда ко мне не заходите? — вдруг спросила Анна. — Даже с визитом. Ко мне многие ездят, у меня и ход отдельный, и Строганов никогда на моей половине не появляется…
— Не хочу пополнять собою стадо баранов, — отшутился Панин, — и как бы госпожа Строганова не подумала, что ухаживать за ней начну.
Да я госпожа Строганова только по несчастью, — снова посерьезнела Анна. — А что до стада баранов, это вы правы, только и есть, что флирт да разговоры о любви, а серьезным словом и перекинуться не с кем…
— Считаете, подхожу для этой роли — серьезные разговоры вести?
— Комплименты не делаете, подарки прекрасные носите, ничего о себе не говорите — загадочный человек, а говорят, всей политикой заправляете…
— Политикой всей у нас государыня матушка занимается, я так, на подхвате, — отшутился Панин, — да вам серьезные разговоры, я полагаю, ни к чему вести…
Она посмотрела на него, повернувшись так, что лица их оказались почти вровень. Взглянула так, что у него перехватило дыхание и он замер. Еще секунда и впился бы губами в этот чувственный рот, зацеловал…
Но он пришел в себя.
Анна отвернулась, и больше взгляда ее он не видел. Сидел, охваченный пламенным желанием, нагнув голову к тарелке. Вкусная еда отвлекла его, и они больше не разговаривали…
Опустив голову, уткнувшись в свою тарелку, Никита Иванович все думал о ее словах — спроста, шутя или серьезно высказала она это. Так бы сидел и сидел около нее, даже ни словом не обмолвившись, хорошо, грустно, отрадно. Но краем глаза увидел, как в боковую дверь вошел гонец–курьер в армейской походной форме, подлетел к нему лакей в белых перчатках и сразу почтительно подвел к Панину.
Курьер подал пакет, густо усеянный сургучными печатями. Никита Иванович сломал печати, прочел и тут же встал:
— Прошу прощения, всепокорнейше прошу простить, — повернулся ко всему длинному столу, отыскал глазами канцлера, поклонился слегка, — честь имею кланяться…
И быстрыми шагами вышел в дверь. Анна с недоумением поглядела ему в спину и занялась шейкой омара…
Никита Иванович вернулся во дворец и внимательно еще раз ознакомился с депешей, присланной комендантом Шлиссельбургской крепости Бередниковым. Случилась «шлиссельбургская нелепа» и до того оказалась невероятна, что Никита Иванович и поверить не мог, чтобы бунт по освобождению Иоанна Антоновича мог затеять лишь один человек.
«Секретная миссия» по наблюдению за узником крепости поступила в главное заведование Никиты Ивановича сразу после переворота. Приставами, жившими в одном каземате с принцем Брауншвейгским и бывшим императором, коронованным в двухмесячном возрасте, назначены были капитан Власьев и поручик Чекин. Каждую неделю читал Никита Иванович их донесения о здоровье узника, о его особых прихотях и поведении. До сих пор
Екатерина подтвердила указ, данный еще Петром III, — живого в руки никому не отдавать.
Инструкция эта, подписанная Паниным, гласила:
«Ежели паче чаяния случится, чтоб кто пришел с командою или один, хотя б то был комендант или иной какой офицер, без именного собственноручным ея императорского величества подписанием повеления или без письменного от меня приказа, и захотел арестанта у вас взять, то оного никому не отдавать и почитать все то за подлог или неприятельскую руку. Буде же так сильна будет рукам, что опастись не можно, то арестанта умертвить, а живого в руки никому не отдавать. В случае же возможности, из насильствующих же стараться ежели не всех; то хотя некоторых захватить и держать под крепким караулом и о том репортовать ко мне немедленно через курьера скоропостижного».
Власьев и Чекин точно выполнили инструкцию. Они убили Иоанна Антоновича, когда увидели, что никакой возможности «опастись» нет…
Капитан и поручик сами были узниками — они не могли выходить из крепости, не могли ни о чем разговаривать ни с кем, питались вместе с Иоанном Антоновичем, и смертельно опротивела им их служба. Не раз и не два просились они помилосердствовать и заменить их, на что Панин неизменно отвечал: «Я не сумневаюся, что вы, находясь в вашем месте, претерпеваете долговременную трудность от положенного на вас дела, однако ж памятую и на то, что вам обещано скоро окончание вашей комиссии. Извольте взять еще некоторое терпение и будьте благонадежны, что ваша служба тем больше забыта не будет, а притом уверяю вас, что ваша комиссия для вас скоро кончится и вы без воздаяния не останетеся. Всегда ваш доброжелательный слуга Н. Панин».
Некто поручик Мирович решился на предприятие, которое должно было освободить Иоанна Антоновича и поставить его царем всея России.
Комендант крепости кратко отзывался, что поручик Мирович не только поставил под ружье всю команду солдат, но и притащил пушку для огня по караульным. Но предприятие кончилось для него неожиданно — уже ворвавшись в казарму, вместо живого императора он нашел мертвое тело.
Комендант Бередников, ранее арестованный Мировичем, сумел освободиться из-под стражи и затем в свою очередь арестовал Мировича и посадил под караул, где тот сейчас и содержится…
Панин немедленно сделал необходимые распоряжения, командировал подполковника Кашкина в Шлиссельбург, чтобы составить протокол обо всем случившемся, приказал похоронить «мертвое тело» и послал императрице в Ригу доклад.
В депеше коменданту Бередникову Никита Иванович писал:
«Мертвое тело безумного арестанта, по поводу которого произошло возмущение, имеете вы сего же числа в ночь с городским священником в крепости вашей предать земле в церкви или в другом каком месте, где бы не было солнечного зноя и теплоты, нести же его в самой тишине нескольким из тех солдат, которые были у него на карауле, дабы, как оставляемое пред глазами простых и в движения приведенных людей тело так и с излишними обрядами перед ними погребение одного не могло их вновь встревожить и подвергнуть каким-либо злоключениям».