Граф Никита Панин
Шрифт:
— Что скажешь, Никита Иванович? — прочитав челобитную, спросила Панина Екатерина.
— Хороший предлог вовсе уничтожить власть гетмана, — спокойно ответил Никита Иванович.
— Как это? — удивилась Екатерина простоте ответа.
— Выйти из этого положения можно, только уговорив гетмана подать в отставку. Переговоры будут долгими, но иначе нельзя. Зарвался Кирилл Григорьевич.
— Что старшина скажет? — посетовала Екатерина.
— Кирилл Григорьевич края своего не знает, доверил все старшине, а она лихоимствует,
— И опять ты прав, Никита Иванович…
— Пришлось и этот вопрос изучить, — скромно поклонился Панин.
Гетмана уговаривали долго. Пришлось отдать ему в содержание гетманское обеспечение в пятьдесят тысяч рублей да десять тысяч в пенсию из малороссийских доходов, да город Гадяч со всеми селами и деревнями, да Быковскую волость, да дом в Батурине — не дом, дворец.
Однако и с этой задачей справился Панин. Гетман в отставку подал, и гетманскую должность уничтожили, хоть и зарился на нее Григорий Орлов. Спросила совета о Григории Екатерина у Никиты Ивановича, хоть и знала, что никакой Орлов не гетман, а это возмущение может использовать против нее же.
— Последствия большие могут выйти, — ответил Панин.
И просьбу Григория оставила Екатерина без последствия.
Так лишилась Малороссия последнего гетмана и была отдана в российское подданство по всем российским законам…
Для управления Малороссией была создана коллегия, а президентом ее назначен генерал–губернатор края П. А. Румянцев.
«Лисий хвост и волчий рот» надо было иметь Румянцеву, чтобы успокоить малороссов. И он действовал точно по инструкции, данной ему для управления краем…
Иронический смех Панина был лучшим ответом прусскому королю на его беспокойство — Екатерина так укрепилась на престоле, что всякий слух о противлении ее власти мог вызвать только улыбку…
В один из ненастных зимних дней, когда над городом повисла туманная мгла и костры на перекрестках горели почти весь день и всю ночь, вошел, даже не вошел, а ворвался в кабинет Никиты Ивановича брат Петр.
Никита Иванович вскочил и кинулся навстречу брату. Обнялись и оба прослезились — давно не виделись, оба с нежностью относились друг к другу.
— Приехал, вот, — нескладицу забормотал Петр.
— По такой-то дороге, да по снегу, да в метель, — ласково выговорил Никита Иванович.
Никита Иванович все понял. Значит, беременна Марья Родионовна, будет и теперь на их старом засохшем дереве молодой росточек.
Вот радость-то.
— И по такой-то дороге да беременную жену взялся везти? — заревел он. — Вовсе у тебя ума не стало…
— А ничего, она у меня крепкая, — нежно ответил Петр Иванович.
— Сей же час к ней, да лекаря, медика придворного, да что из теплого, — заволновался Никита Иванович.
— Да у меня уж повитуха там хлопочет, к тебе вот только вырвался…
Никита
— Ежели сын народится, — говорил по дороге Петр Иванович, — Марья Родионовна решила в честь тебя Никитой назвать, а коли дочь — Катериной, — он грустно улыбнулся.
Катериной звали умершую жену Петра Ивановича.
— Зачем это Никитой, — нарочито сурово ответил старший брат, — будет, как я, старый пень, бобыль бобылем…
— И что ты в самом деле, неужели кругом девок нет? — сердился Петр.
— Да ведь не на всякую глаз упадет, а потом майся всю жизнь, — уклонился от ответа Никита Иванович.
Не мог же он признаться брату, что души не чает в Анне Строгановой, что без нее и жизни себе не представляет, а она — мужняя жена, и Синод развода не дает. Пришлось запросить даже в Ватикане Римскую церковь. Но и там не склонны разбивать церковный брак…
Синод опрашивает свидетелей, требует оснований для развода — родители говорят, и все знакомые тоже — ничем не ущемляет Александр Сергеевич своей жены, полную волю ей дал, содержит в роскоши и неге, чего еще надобно женщине? Да и дела тянутся такие десятилетиями — не спешат духовные лица. Вот если бы Екатерина вмешалась, но и она против, Строганов у нее на самом хорошем счету, и она не хочет ему несчастья. А он, видно, на все готов, чтобы не потерять красавицу Анну…
Никита Иванович тяжело вздохнул.
Они доехали скоро, хоть и полна была улица колдобинами мерзлой грязи.
И уже в крохотной передней, в холодных сенях услышали крик…
— Что, что, что? — закричал Петр Иванович и кинулся к лестнице, но ноги подвели его, и он тяжело осел прямо на приступку. Никита Иванович бросился вверх, обогнул брата и подскочил к низкой двери, ведущей в светелку. Рывком распахнул и вбежал внутрь, но остановился на пороге, смущенный и растерянный. Низкая и широкая комната была жарко натоплена, запахи лекарств и трав носились в воздухе, а на широкой белой кровати, стоящей прямо посредине, горой возвышалась Марья Родионовна.
Рот ее широко раскрылся в крике, а стоящая рядом старуха в белом, повязанном по самые брови платке и кожаном фартуке приговаривала спокойно и негромко:
— Кричи, кричи, милая, легче будет, никому нет до тебя дела…
Увидев Никиту Ивановича в шубе и заиндевевшей шапке; Мария Родионовна кричать не перестала, но замахала рукой, указывая повитухе на вошедшего.
— Ой, бесстыдник, — обернулась к нему повитуха, — пошел вон, не видишь, женщина рожает, а он зенки вылупил…
Смущенный и растерянный Никита Иванович попятился, закрыл дверь и потихоньку спустился к брату, все еще тяжело дышавшему на приступке лестницы.