Граф-пират
Шрифт:
Тишина, темнота и два обнаженных, влажных от пота тела.
В голове, словно светлячки, мелькали воспоминания. Вайолет была счастлива и утомлена, была раздавлена и порабощена самым сладчайшим способом. Она и в самом деле кричала.
Ашер.
Шкатулка из палисандрового дерева.
— Вайолет?
— М-м-м?
— Ты мне скажешь, если что-нибудь произойдет?
Ее сердце затрепетало. Она насторожилась.
— Произойдет? Ты о погоде, еде, комнатах или о твоих ласках?
— Да, или о твоем здоровье.
Его тон был беспечным, но вопрос испугал Вайолет.
Сначала она усомнилась, что он хотел задать именно
Он беспокоится о ее здоровье? Как трогательно.
Но…
Ах да, ее здоровье…
Она была женщиной, которую всю жизнь опекали, однако не настолько, как хотела бы верить ее мать, и Вайолет прекрасно знала, к чему могут привести неосторожные связи. Знал это и Ашер.
Незаконнорожденные дети.
Вайолет была благодарна темноте, потому что знала, что ее лицо залил румянец. Ей стало жарко от смущения: от страстной ночи любви перейти к вопросу о материнстве? Она неосознанно отодвинулась подальше от Флинта. Ей надо было обдумать его слова.
Какова будет цена безрассудства? Какова будет плата за то, что она разорвала семейные узы, за то, что узнала, кто она на самом деле?
Вайолет хотела семью.
А Флинт хотел продолжения рода.
Но этому не суждено произойти, потому что завтра скорее всего все закончится.
— Я бы сказала тебе, если бы что-то произошло.
Вайолет солгала, потому что сама не верила своим словам. Даже если бы она носила ребенка, то могла бы не сказать ничего Флинту как ради себя, так и ради его самого.
Но он хотел услышать именно эти слова:
Разговор прекратился.
Флинт медленно и осторожно провел пальцем по ее спине. В этом прикосновении были нежность, властность, мольба.
«Это ничего не меняет», — подумала она, зная, что и он думал о том же.
«Он погубит меня». Ее сердце забилось сильнее.
Совсем скоро Флинт заснул.
Убедившись, что он крепко спит и храпит по-настоящему, Вайолет выскользнула из постели и прошла в соседнюю комнату, где еще горел огонь в камине.
Шкатулка стояла на маленьком письменном столе. Она была раскрыта и источала запах табака. Как только Вайолет прикоснулась к ней, ее охватило чувство вины, словно она снова стала маленькой девочкой, которая проникла в комнату Лайона, чтобы узнать его тайны.
«На этот раз, Лайон, я могу спасти тебе жизнь».
Вайолет схватила шкатулку и опустилась на корточки, возле огня.
Ее колено сильно хрустнуло.
Проклятие!
Она зажмурилась, замерла на месте. Через мгновение дрова в камине треснули так же громко, вздымая столб искр.
К счастью, мужчина в соседней комнате продолжал храпеть.
Вайолет уселась на пол, скрестив ноги, взяла шкатулку и принялась осторожно нажимать на дно, как врач, ощупывающий больного в поисках симптома. Ее нервы были напряжены точно струны, и она готова была вздрогнуть даже от легкого дуновения ветра. Наконец ее пальцы нащупали место в нижнем правом углу. Дно шкатулки повернулось, и на колени Вайолет выпало ее содержимое.
Там был дневник. Вайолет взяла его в руки: страницы; покрывшись от времени плесенью, исписаны торопливой, бесцеремонной рукой. Нагнувшись к огню, она прочитала название.
Ей
«Собственность капитана Морхарта, командующего кораблем “Стойкий”».
Доказательство того, что Лайон действительно потопил этот корабль.
Вайолет уже знала, что еще было в шкатулке. Когда она впервые заглянула в нее, то уже заметила. Еще одно подтверждение, что Лайон и Кот — одно лицо.
Именно Вайолет обнаружила, что ее брат еще мальчишкой хранил в шкатулке. Это была первая тайна, которую она сохранила, потому что тогда ее старший брат стал казаться ей романтическим героем, к тому же она знала, как разгневается их отец, узнай он правду. Как бы изменилась жизнь многих людей, если бы тогда Вайолет не стала хранить секрет.
Она держала в руках миниатюрный портрет Оливии Эверси, женщины, которая прогнала Лайона, которая стала косвенной причиной того, почему Вайолет сидела в этой комнате в полной темноте, а в соседней комнате храпел счастливый граф, которого она любила больше своей жизни. Как и любой миниатюрный портрет, он не передавал характер изображенного на нем человека. Вайолет знала Оливию с самого детства, видела ее в церкви каждое воскресенье за исключением тех немногих дней, когда простуда мешала ей прийти, и теперь она была тесно связана с историей семьи Редмонд. Лицо Оливии Эверси по форме чуть напоминало сердечко, в подбородке и разрезе глаз была лукавая наивность, шаловливость. Художник выбрал для глаз синий цвет, но, насколько помнила Вайолет, они были другими. Мягкие темные волосы чуть растрепаны, будто она делала прическу не глядя, однако склонность к опрометчивым поступкам была характерна для всего семейства Эверси. У нее была белая длинная шея, на которой висел медальон. Художник изобразил ее в зеленом платье с большим декольте.
Надо признать, что все Эверси были хороши собой.
Вайолет ужасно захотелось швырнуть портрет Оливии в огонь вместе с дневником и шкатулкой.
Но теперь, когда она познала любовь и насколько странной, мучительной, всепоглощающей, нелепой и сводящей с ума, то может быть, Вайолет была не в силах заставить себя это сделать. Оливия была безумием и падением Лайона. Так же как граф был ее безумием. Как бы ни хотелось ей это признавать, но выбросить портрет Оливии в огонь было все равно что бросить туда сердце Лайона.
Однако Вайолет испытала прилив праведного гнева, представив, как ее брат, Лайон Редмонд, наследник отца, был вынужден исчезнуть так быстро, что даже оставил самую ценную для себя вещь. Если только она не потеряла для него своей ценности.
Или он специально оставил ее. Но почему?
Внезапно Вайолет поняла, что Лайон оставил ее только затем, чтобы она нашла. Она встряхнула дневник, и оттуда выскользнул листок бумаги.
«Почему-то меня совсем не удивляет, что это ты нашла меня, хотя в нашей семье путешественником всегда был Майлз. Конечно, отец тебя убьет, когда ты вернешься домой. А ты вернешься. Когда ты начнешь читать дневник капитана Морхарта, то поймешь, почему я это делаю и ради кого. Ты поймешь, почему я не могу вернуться домой, пока не могу, и надеюсь, что когда ты вернешься туда, то никому не расскажешь ни про меня, ни про дневник. Однако тебе решать. Судьба дневника тоже зависит от тебя.