Граф Платон Зубов
Шрифт:
Марье Саввишне Шкурин сказал — сама за дверью слышала — Зубовы все такие: красивые да злые. Она тихо так прошелестела: уж какие есть. Человека не переучишь, когда поперек лавки не положишь.
Другое в голову пришло. Около великой княгини Елизаветы Алексеевны вертеться стал. Забавляется. То на танец пригласит. То по парку провожает. Ей не по душе — сразу видно. Дразнит девочку. От скуки, полагать надо. На придворных наших красавиц никогда не оглядывается. Вроде и нет их. Может, взгляда императрицы опасается. А тут — девочка. Шейка тоненькая. Локотки острые. Чуть что — в
Вот оно что: похоже. Похоже на Гри. Гри. с его кузиной. И возраст тот же. И манеры.
Нет! Нет! Все другое. Девица и великая княгиня. Как только подумалось. К нему приглядеться надо. Может, Марью Саввишну спросить. Нет, и ей признаваться не к чему. Только сама.
Гри. Гри. говорил: как такое в голову тебе пришло. Шутил. Иной раз и меру перебирал. Девочка, мол, ей бы в куклы играть. А вышло — свихнулся, когда померла. Свихнулся богатырь, что былинка такая согнулась.
Вчера вечером задерживать не стала. Пусть сам решает. До полуночи о проекте своем персидском толковал. Как войска российские до окиана Индийского довести, чтобы им там башмаки свои в водах теплых, заповедных вымыть.
Бред! Спорить не стала: только злиться начинает. И будто с военачальниками все обсудил. И будто расходы подсчитал. И сам готов в поход идти.
Долго ждала. Уняться не может. С покойным князем Таврическим по поводу Византийской империи сражаться продолжает. В азарт вошел. Руками машет. Комнату взад–вперед меряет. Чуть что не кричит.
Отговорилась: все обдумать надо. Вспыхнул: мои планы обдумывать, а новости французские без конца слушать изволите. Нету ваших интересов в Европе. На Восток наш исторический путь лежит. О восточных походах и заботиться надо. Надоели якобинцы! Надоел Конвент! Ничего о них слышать не хочу!
Так ведь не отмахнешься. Сам видишь, зараза день за днем по нашей стране расползается. Вот и надо, говорит, армию собирать, людей в поход отправлять, и мы, графы Зубовы, первые. Своего рода не посрамим.
Остановила: поздно уж. Спохватился. К руке приложился. И нет его. Поцеловать и то забыл.
А все-таки похоже: Гри. Гри. и Зиновьева. Катенька…
Царское Село. М. С. Перекусихина и великая княгиня Елизавета Алексеевна.
— Марья Саввишна, вы принимаете гостей?
— Ваше высочество! У меня! Такая честь! Прошу вас, прошу вас!
— Дело у меня к вам, Марья Саввишна.
— А коли дело, так послали бы за мной, ваше высочество. Не трудились бы сами. Не для вашего высочества мои каморушки. Господи, уж не знаю, как ваше высочество и усадить. Может, чайком угостить? Да что это я, совсем с пути сбилась!
— Да вы не тревожьтесь, Марья Саввишна. Я к вам потихоньку. Чтоб никто не видел. Не знаю я, у кого совета спросить. Страшно мне, Марья Саввишна, так страшно.
— Ваше высочество, голубушка вы моя, ишь как дрожите. Да вы говорите, говорите. Коли смогу, всегда помогу, а чайку отхлебните. Чай у Перекусихиной кто только не пивал, все довольны оставались. Чаек-то я научилась
— Марья Саввишна, может, и не надо было мне к вам приходить. Может, лучше было бабушке прямо сказать. Только решиться не могу. Не прогневать бы бабушку, Александру не повредить.
— Еще отхлебните, ваше высочество, еще глоточек. Успокаивает чаек-то, отлично успокаивает.
— Я о… насчет графа…
— И не надо больше ничего говорить, ваше высочество, себя-то тревожить. Старуха Перекусихина все знает.
— Что знаете? Господи, неужели все заметили?
— Все не все, а до меня давно дошло. Баловство-то это. Как есть дурит наш Платон Александрович.
— Зачем это ему, Марья Саввишна? Ведь нарочно он все — то час битый с разговором пристает. Уйти — неучтиво, остаться — еще хуже. В боскетах меня на конной прогулке отыскал. Не езжу я больше верхом. Так люблю, а не езжу. Люди ведь Бог весть что додумать могут.
— Люди-то куда ни шло, а вот государыня…
— Я и хотела государыне сказать, чтобы она графу приказала…
— Что вы, что вы, ваше высочество, и думать о таком не смейте. Вот уж тут горя настоящего наживете.
— Может, кажется так, только граф будто нарочно на балу подойти старается. Танца как начнет добиваться, я теперь и танцевать не стала. Только когда бабушка с Александром прикажет. Не знаю, что делать, Марья Саввишна, не знаю. Дома папеньке бы сказала, а тут…
— Подождите, ваше высочество, не убивайтесь так. Придумаем, быть такого не может, чтобы не придумали. Только государыне ни словечка не говорите. Как мне вам получше-то сказать. Для государыни Платон Александрович всегда прав будет — вот дело-то какое. Так что уж вы, ваше высочество, потерпите, поостерегитесь. Лучше иной раз больной сказаться, чем так-то… Вот беда-то. Господи прости!
— Я и Александру говорила. Он тоже остерегаться велел, а сам…
— Александра Павловича тут винить, ваше высочество, нечего.
— Да разве я виню. Рассказываю вам просто.
— А самой-то вам, ваше высочество, наш граф часом не приглянулся? Хорош ведь молодец, так хорош, ничего не скажешь!
— Зубов? Да ведь он грубый, Марья Саввишна. Может, мне показалось. Книг никаких не читал. Говорить с ним не о чем. И на лошади плохо сидит. И всем хвастается.
— Тихо, тихо, ваше высочество! Таких речей тоже, не дай Господь, не заводите! Не приглянулся, и слава тебе, Господи! Значит, от большой беды Вседержитель наш отвел. А уж во дворце-то мы с Божьей помощью управимся.
— Вы сами бабушке, Марья Саввишна, скажете? Мне не надо?
— Не надо, не надо, ваше высочество! И еще. Простите старуху — не мне вас учить. Только… Только вы императрицу лучше государыней называйте — не бабушкой. Царственной особе так по–семейному называться вроде бы и не пристало. Да и не любит государыня этого.
— Не буду. Никогда не буду. Спасибо вам, надоумили. Все мне кругом так страшно. Непонятно.
— Ничего, ничего, ваше высочество, привыкнете. Одна у нас беда — начеку быть надо. День и ночь. Каждый день. Без праздников.