Граф Соколов — гений сыска
Шрифт:
— Мне бы двести марок на рубли поменять! Вам все равно на той стороне менять придется...
— Охотно, — произнес Соколов и достал бумажник, пухло набитый ассигнациями. — Может, больше? Деньги для уплаты агентам у меня.
Глаза Луканова алчно загорелись.
— Будя, пожалуй! Да вы, как вас там величать, чаек пейте, кишочки грейте. Хи-хи!
Соколов поднес к губам чашку и вдруг ощутил знакомый кисловато-горьковатый запах. Сразу подумал: —Да ведь это тот самый некрофин — сильное снотворное, что княжна отцу своему давала! Луканов хочет усыпить меня. Но нет, бестия, я тебя
— А вина или ликера рюмку найдете?
— Обязательно! — И пока Луканов повернулся к буфету, Соколов выплеснул чай в горшок с кактусом.
...Вскоре сыщик устало потянулся:
— Что-то спать захотелось, заморился, как почтовая лошадь. Где моя комната?
Луканов радостно засуетился:
— Крепкий сон — залог здоровья! Вот в эту дверку, кладитесь на постельку.
Соколов грузно упал на металлическую кровать, и та вся заходила под его могучим телом. И почти сразу громко захрапел.
Луканов, искривив рот дьявольской улыбкой, затворил за собой дверь.
Столкновение
Соколов слышал, как кровь гулко приливает к его вискам. Он уже четко понимал, что произойдет дальше, но не знал как и когда. Минуты бежали, а хозяин не появлялся. Где-то снизу негромко хрюкали свиньи, да в соседней комнате под ногами Луканова скрипели доски. Сыщик с ужасом почувствовал, как на него мягкими, теплыми волнами накатывает сон. «Господи, что такое? Не годится так, нельзя спать, — подумал Соколов. — Однажды, когда раскручивал дело Эльзы Бланк, убивавшей мужчин, я не совладал со сном — это было в “Большой Московской гостинице”. Но тогда Бог меня миловал. Может, подняться на ноги, чуть подвигаться? Сон сразу бы прошел. Увы, нельзя, все дело могу испортить. Но притворяться, что сплю, а самому бодрствовать? Эх, спать, спать хочется...»
Вдруг в слабом свете луны, проникавшем в окно сквозь занавески, Соколов увидал, как хорошо смазанная дверь бесшумно открылась. На пороге стояла фигура — это был Луканов. В руках он держал большую подушку.
Соколов, от которого сонливость моментально отлетела, стал усиленней храпеть, подпуская тонкий подсвист.
Послушав спящего, Луканов осторожно приблизился к кровати. Вдруг он резво навалился на спящего. Но Соколов ударом ноги опередил его, вскочил и еще добавил раз по челюсти — теперь своим громадным кулачищем.
Злоумышленник, бездыханный, грохнулся лицом в пол.
Соколов достал из кармана моток загодя приготовленной шелковой бечевки, скрутил руки Луканову за спиной и пошел вниз искать лампу. Она, с горящим фитилем, стояла на обеденном столе. Когда сыщик вернулся, Луканов, злобно скрипя зубами, пытался освободиться от пут. Соколов, усмехнувшись, ласково сказал:
— Лежи, Мясник! Сейчас тебя убивать буду, долго и больно.
Луканов вспомнил свои гражданские права:
— Нет такого закона — без суда и следствия! За что убивать?
Соколов вдруг с самым свирепым видом рыкнул:
— Одно тебя спасет: говори, куда трупы дел?
Неожиданно для сыщика, перепуганный до заикания,
Луканов сразу же признался:
— Скажу, т-только н-не
— А кости где лежат?
— Возле ограды, в старый колодец бросал.
— И чисто обгладывали?
— Чего обгладывали?
— Ну, свинки твои — трупы?
Луканов с нотками гордости сообщил:
— Начисто! Один шкилет оставляли — коли можно было, так я их в анатомический кабинет в какой-нибудь за недорого продал бы.
Соколов с горькой иронией поддакнул:
— Да, большой прибыток тебе был бы. Пошли к колодцу, где кости лежат. Вставай!
Луканов застонал:
— Ой, веревка треклятая, до кости врезалась! Ослобоните малость.
Соколов подумал: “Пожалуй, его надо будет в колодец опускать за костями. Вряд ли сбежать сумеет, авось пригляжу за ним внимательней!"
Он развязал веревку и скомандовал:
— Веди к колодцу! И не дури — стреляю без предупреждения и без промаха.
Они вышли в темный двор. Соколов левой рукой держал лампу, правой схватил за шиворот Луканова. Тот спокойно двинулся в угол двора, но вдруг крутанулся вокруг своей оси — старый воровской способ освободиться — и рванулся в заросли кустов. Соколов ринулся за ним, но зацепился ногой за какой-то пень, грохнулся на землю, заорал:
— Стой, паразит, застрелю! — На ходу он выхватил из кобуры револьвер и пальнул вверх.
Знавший местность как свои пять пальцев, Луканов, с треском ломая кусты и ветви, уходил от погони. Вдруг, к великому удивлению Соколова, раздался истошный крик беглеца:
— Ай, больно!
И веселый голос Жеребцова разрезал воздух:
— Стыдно, дядя, бегать от старших по званию!
Когда Соколов прибежал на голоса, он увидал Жеребцова с генералом Обуховым и двумя жандармами. Луканов лежал на земле. Жеребцов извиняющимся голосом произнес:
— Простите, Аполлинарий Николаевич, вопреки вашему запрету, решили подежурить здесь.
— И не зря, — было согласился Соколов, но тут же, напуская суровый вид, произнес: — Дитя природы, за нарушение приказа будешь наказан!
Эпилог
Соколов вернулся домой триумфатором. Столыпин телеграммой выразил свою благодарность, а из Петербурга пожать герою руку прибыли Курлов и товарищ министра внутренних дел Лыкошин.
Соколов решил покончить со своей одинокой жизнью. Он посватался к княжне Марии Егоровне и получил согласие. Ее отец скончался в сентябре, как раз на Рождество Пресвятой Богородицы. Свадьбу пришлось отложить. По прошествии должного срока траура молодых обвенчал в Богоявленском соборе в Елохове отец Николай Воробьев.
Больше всех радовалась Анна Алексеевна. В честь торжества ее повар Жан приготовил черепаховый суп. Однако спустя месяц после свадьбы старая княгиня скончалась. Почти все ее громадное состояние, включая три больших дома в Москве и попугая в клетке, отошло по завещанию к Марии Егоровне.
Попугай, в связи с особой направленностью его речи, был отправлен в ссылку — в мытищинскую усадьбу Соколова. Здесь бывалый взломщик сейфов Буня Мильштейн научил способную птицу задавать вопрос гостям: “По фене ботаешь?’’