Граф в законе (сборник)
Шрифт:
— Как же человеку без веры жить?.. — осторожно спросил Студент.
И тут же заюлило где-то внутри тревожное сомнение: стоило ли так прямо оспаривать то, что Граф решительно отвергал?
— Вера у человека должна быть, — успокоенно выдохнул Граф, словно убедившись, что не обманулся в этом парне. — Самая привлекательная — христианская вера, она предлагает райское бессмертие в будущем… А самая надежная — вера в себя, которая дает возможность хорошо жить сегодня. Что касается вашей веры… — он скосил глаза на Студента, помолчал. — Я боюсь, что у нашей бедной России пока есть только прошлое… Будущего не вижу…
— Еще одно несогласие можно
— Прошу вас. Смелее…
— А как вы относитесь к христианской заповеди «Не укради»? — спросил Студент и поразился своей дерзости.
Однако и этот вопрос Граф принял доброжелательно.
— Вы затронули самое больное, что меня волновало долгие годы. Поверьте, мой высший нравственный эталон — Нагорная проповедь Иисуса Христа, и я стремлюсь во всех своих делах руководствоваться христианскими заповедями. — Он слегка подправил пальцами парик, искоса глянул на Студента. — А вы, наверное, руководствуетесь моральным кодексом строителя коммунизма?
Зачет сдавал, — как бы оправдываясь, откликнулся Студент.
— Похвально! Значит, вы знаете, что основные постулаты кодекса взяты из Нагорной проповеди Христа?
На лице Студента отразилось изумление.
— Да-да… Можете проверить. И не только в этом проявился беззастенчивый плагиат большевиков. Они во всем подражают Церкви…
Студент слушал его пораженный.
— Христианские заповеди прекрасны, надо им следовать, но в жизни они далеки of нас, как небесные звезды. Опустишь взгляд к земле — и забываешь о них. С небес доносится «Не убий!», а на земле ни на час не прекращаются войны, людей убивают и физически, и морально. Вы говорите: «Не укради!», я добавляю: «Не пожелай ничего, что есть у ближнего твоего», «Не прелюбодействуй!», «Не произноси ложного свидетельства!»… Святые заповеди. Скажите, а как и за счет кого живут наши властители?.. Они просто создают законы, по которым можно открыто обворовывать своих подданных… Неразумная людская стихия распяла на кресте Богочеловека, а ваши идеологи распяли на кресте Бого-человечество и держат сейчас всех в большевистских молельнях, потрясая у выходов каменными топорами. Не будьте наивны, Студент, не заглатывайте яркие приманки… Любой человек, даже если он несет в душе веру, не может противиться своей генетической наследственности — хорошо поесть, выпить, соблазнить очаровательную женщину… О заповедях он думает только в храме, а сойдя с паперти, забывает о них — так много вокруг прелестных греховных искушений. Вот вы, теоретически постигший высокую коммунистическую мораль, почему согласились прийти к нам?
Студент пристыженно опустил голову.
— Мне трудно объяснить… Я много думал…
— Знаю, — спас его Граф от самоуничижения. — Вас мучили по ночам противоречивые мысли, грызла совесть… Поначалу такое происходит со всеми… Но, сознайтесь, вас заметно успокоило денежное вознаграждение?
— Так… — признался Студент, чувствуя, как обожгла стыдом приоткрытая правда.
— Отбросьте всякие сомнения. Вы правильно поступили. Надо жить так, чтобы вас уважали и чтобы вы сами могли уважительно думать о себе… Наш мир настолько абсурден, что его невозможно уложить ни в моральные прописи, ни в социальные надежды… В конце концов судить, осуждать человека никому не дано. Это в компетенции Бога: «Мне отмщение и Аз воздам!»
Последние слова подействовали на Студента освежающе. Стыд внезапно сменился освобожденным удовлетворением: его поняли, его признали, с ним говорят
Ташкент встретил их вязкой духотой. От палящего солнца пиджак Студента мгновенно отяжелел, нагрелся, обжигая спину, руки. У трапа их встретил, сверкая золотыми зубами, высокий узбек в белом строгом костюме. Он обнял Графа, долго не отпускал его.
— Какое счастье, какое счастье, — говорил он взволнованно, — видеть вас в нашем городе… Как ваше самочувствие?.. Как прошел полет?.. Как здоровье родных?..
— Спасибо, Балтабай. Все хорошо, — высвободился Граф из его цепких объятий, — Едем прямо туда…
— Как «туда»? — мягко возразил Балтабай, — Эмирская программа намечена… Сначала достархан в лучшей чайхане Ташкента. Попробуете плов, шурпу, каймак…
Граф решительно покачал головой.
— Нет, едем туда!
— Одну минуточку… — Балтабай обернулся, крикнул что-то по-узбекски в сторону, где ожидали их три машины. — Хочу познакомить с Дальмар. Она нашла вашу знакомую…
Из передней машины выпорхнула девочка не виданной Студентом восточной красоты, побежала к ним. Граф, видимо, заметил его ошалелый взгляд, тихо-тихо, чтобы не слышал Балтабай, спросил, усмехнулся:
— Нравится? — и тут же обратился к застывшей перед ним девочке: — Благодарю, дорогая Дальмар. Просите любую награду.
— Ничего не надо, уважаемый. — Голосок у нее был нежный, певуче-ласковый. — Для меня большая честь помочь вам…
— Бывали в Москве?
— Нет. Никогда… — еще не веря своему счастью, шепотом выдохнула Дальмар.
— Собирайтесь… Мой коллега, — он положил руку на плечо Студента, — сделает все, чтобы визит в столицу стал для вас большим праздником…
Она упруго вздохнула всем телом.
— Я? В Москву?.. О, спасибо, спасибо, Граф!.. — И посмотрела с умоляюще-настороженным ожиданием на Балтабая. Тот кивнул великодушно:
— Иди. Собирайся…
Сели в машину. Граф со Студентом сзади, Балтабай рядом с водителем. Тут же на коленях у гостей появились круглые, как поднос, узбекские лепешки, а на них горой инжир, урюк, хурма, тутовник… От предложенного коньяка Граф отказался.
— Помните мою просьбу? — наклонился он к Балтабаю. — Останавливаемся в безлюдном домике. Я на десять минут уединяюсь, а вы полностью меняете всю свою команду, и едем дальше.
— Все будет сделано, Граф!.. Может, на обратном пути посмотрите все-таки Ташкент, отдохнете?..
— Извините, дорогой, в следующий раз…
Ехали по извилистым дорогам между рядами неприступно-равнодушных, тянущихся к небу тополей, за которыми простирались поля хлопчатника — белые пуховые головки блаженно замерли, согретые солнцем. Внезапно дорогу сузили, стеснили с обеих сторон дутые глинобитные дувалы, охранявшие дома, деревья, людей от изнурительной жары, от взглядов случайных прохожих.
Возле широкого разлома в дувале машина остановилась. Их встретил молчаливый старик с редкой серебристой бородкой, в черном ватном халате и цветной порыжевшей тюбетейке. Низко склонившись, он гостеприимно раскрыл ладони, протянул руки к массивным воротам, прикрытым пышным вьющимся виноградником. Графа и Студента провели в просторную комнату, убранную роскошными коврами.
— Встаньте с той стороны у двери и никого не впускайте, — приказал Граф.
Вскоре вернулся Балтабай, почтительно доложил Студенту: