Граф, Юннат и Катафот
Шрифт:
– Сам ты урод! Это ребята из моего техникума, – раздраженно перебила она, сердито сверкая огромными глазищами.
– Откуда мне знать? Мало ли ночью у станции придурков шляется… – защищался Женька, чувствуя, что разговор принимает нежелательный оборот.
– Одного я вижу сейчас перед собой! – последовал мгновенный ответ. К счастью, голос был уже не так суров, что вселило в душу влюбленного юноши некоторую надежду.
– Покатаемся? – неуверенно предложил он, указывая на пустующее сзади место, чем вызвал искреннее удивление Маринки.
– Что ты, что ты, – воскликнула девушка, – мне домой надо! – и сделала попытку обойти мотоцикл сбоку, своим движением окончательно добив Графа. Такого он совсем не ожидал, хотя два часа кряду репетировал встречу перед зеркалом, предусмотрев массу вариантов. Но этот почему-то
– Ну погоди, Марин, постой! – запаниковал парень, отчаянно пытаясь найти повод, чтобы задержать неуловимую красавицу, и в конце концов робко предложил: – Давай я тебя хотя бы до дома довезу!
Эти слова были сказаны таким просительно-униженным тоном, что девушка невольно смягчилась.
– Но… тут же близко… – неуверенно пожала она плечами.
– А на колесах еще ближе, – воспрянул духом Женька, увидев, что первое сопротивление преодолено, – садись!
– Я боюсь… – после неловкой паузы призналась Маринка, осторожно трогая рукой упругое, обтянутое бараньей шкурой сиденье.
Женька даже присвистнул от такой нелепости.
– Чего бояться-то, я же с тобой?! Ты, главное, покрепче держись – и всё.
С опаской пристроившись позади Графа, Маринка крепко прижалась к нему, обхватив его руками за талию. Даже сквозь толстую кожаную куртку Граф чувствовал крепкую девичью грудь и млел от восторга. Его пьянило тепло юного тела, его волновал нервный трепет бархатных рук и горьковатый запах духов, заглушить который не в силах были даже вонючие выхлопы полуживой «Явы». В тот момент девушка показалась Женьке такой слабой и беззащитной, что, будь его воля, спрятал бы он ее у себя за пазухой, поближе к сердцу, и носил бы так всю жизнь… Больше всего ему сейчас хотелось остановить, заморозить время, хотелось задержать миг, чтобы он длился вечно. Но, увы… Миг длился всего три минуты: ровно столько заняла дорога от станции до дома Маринки.
У подъезда Женька с сожалением заглушил двигатель мотоцикла.
– Уффф… – облегченно выдохнула девушка, расцепив тесные объятия и неловко сползая с сидения, – не страшно, говоришь? У меня аж ноги подкашиваются!
– Это с непривычки, – авторитетно заявил Граф и, собравшись с духом, предпринял очередную попытку задержать Маринку и не дать ей уйти просто так: – Марин, пойдем завтра в кино! – и как приговор услышал в ответ категорический отказ:
– Завтра я не могу.
– А послезавтра? – словно за соломинку ухватился парень за очередную возможность, чувствуя, как почва уходит из-под ног. – В клубе фильм с Бельмондо. Пойдем, а?
– Понимаешь, Женя, – начала объяснять Графу Маринка реальное положение дел, втолковывая ему, как капризному ребенку, прописные истины, – у меня забот по горло: учеба, Новый год на носу, а у нас дома даже елки нет. Времени на все катастрофически не хватает, так что извини!
– Ну, елку-то я тебе принесу! – ни с того ни с сего вдруг ляпнул Женька первое, что пришло в голову.
– Зачем? Мы сами купим.
– А я все равно принесу! – упрямо повторил горе-влюбленный, после чего наступила неловкая пауза, нарушаемая только противным поскрипыванием входной двери.
– Ладно, пойду я, пожалуй, – наконец выдавила из себя смущенная настырностью ухажера девушка, – а то что-то холодно стало, – и быстро, не дожидаясь ответа, зашла в подъезд.
Женька почувствовал себя обманутым и оскорбленным. Он так долго ждал этой встречи, а вместо награды за ожидание получил болезненный щелчок по носу. Когда два дня назад он спорил с Пряником о своих шансах на успех, то и в мыслях не держал, что Маринка сможет устоять перед его исключительным обаянием и мужественной красотой. А получилось так, что она его даже не восприняла всерьез, отбрила, как последнего баклана. Самолюбие его было ущемлено до крайности, мысль об удачливом сопернике нещадно жгла душу. Граф просто кипел от гнева и не нашел ничего лучше, чем выместить злобу на ни в чем не повинном тополе, росшем во дворе. Сначала он так яростно дубасил по стволу, что разбил в кровь кулаки, потом стал ломать толстенные ветки, рыча и грубо матерясь. Наконец какая-то бабка, не выдержав, заорала, высунувшись в форточку:
– Кончай хулиганить, бандит, сейчас милицию вызову!
– Заткнись, карга старая! – истерично крикнул Женька ей в ответ, но первый заряд злости уже иссяк, оставив после себя только пустоту.
Глава 5.
Холодный, пронизывающий насквозь ветер и скользкая ночная дорога быстро привели Графа в чувства. Впрочем, успокоившись внешне, внутри он пребывал в состоянии глухой ярости, решительно отказываясь понимать произошедшее. На некоторое время он был выбит из колеи, но ненадолго – благодаря природному оптимизму и гипертрофированному самомнению. В результате он, чтобы успокоить себя, предпочел назвать неудачи этого вечера лишь досадным стечением обстоятельств. В конце концов, человек верит только в то, к чему внутренне уже готов, а Женька не был готов к поражению. До сих пор он достигал желаемого легко, без напряжения, и не было причин полагать, что это может когда-нибудь измениться: нельзя же отдельные неудачи превращать в традицию, тем более если дело касается женщин.
Граф давно не был мальчиком. Он решительно отбросил свою невинность уже тогда, когда многие из его сверстников вкушали запретный плод, в лучшем случае часами мастурбируя в туалете на открытки с кинодивами. Впрочем, это была особая история, которую Женька не то что рассказывать, но и просто вспоминать не очень-то любил…
Сколько уже сказано о советских коммуналках, а тема все еще не исчерпана до конца. Да и как ее исчерпать, если большинство тех, кого принято называть средним поколением, на собственной шкуре испытали все прелести «коммунального рая». Подчас забавно читать расплодившиеся в последнее время ностальгические опусы, посвященные тем временам. Мол, трудно жили, зато дружно и весело! Видимо, некоторых память подводит, забыли они гайки в борще и свары на кухне, утреннюю чечетку у запертой двери сортира и томительное ожидание банного дня по графику. А глаза-буравчики в замочных скважинах, днем и ночью бдительно сверлящие соседские спины, внимательно подмечающие каждый осторожный или, упаси боже, неосторожный шаг, они тоже забылись? Бред, такие глаза не забудешь никогда! Откровенно говоря, в коммунальном быте ровно столько же привлекательности, сколько в общественных уборных: иным нравится, но большинство тошнит.
Женьке его коммуналка на две семьи давно была поперек горла. С матерью и младшим братом они прочно осели на двадцати шести квадратных метрах жилой площади без каких-либо перспектив в будущем, в то время как их соседи менялись с удивительным постоянством. «Переселение душ» продолжалось до тех пор, пока в квартире не прописалась Варвара Зотова – тоже, как говорится, всерьез и надолго. Варька была матерью-одиночкой без положения и связей, а значит, и без реальных шансов продвижения в мифической очереди на жилплощадь, повторявшей все изгибы карьерной лестницы, по которой карабкалось вверх местное начальство вместе со своими многочисленными друзьями и родственниками. Впрочем, Варьке подобный вариант казался все равно лучше, чем и дальше прозябать в рабочей общаге, быт в которой даже спартанским назвать было трудно.
Имея облегченный багаж нравственных принципов, Варька особой разборчивостью в связях не отличалась и за несколько лет перед заинтересованным взором Женьки промелькнула, как в калейдоскопе, целая вереница безликих и безымянных ночных посетителей. Кто-то из них задерживался на некоторое время, а кто-то появлялся только на одну ночь, чтобы больше никогда не вернуться. До поры до времени это Женьку никак не трогало, но когда ему исполнилось четырнадцать, все резко изменилось. Почти еженощное ритмичное скрипение кровати, сопровождавшееся громкими сладострастными стонами, стало вызывать у подростка болезненное любопытство, которое постепенно переросло в похотливое возбуждение, туманящее сознание и доводящее до полного изнеможения. Женька стал следить чуть ли не за каждым шагом соседки; он даже украл с бельевой веревки ее трусики, сохнувшие после стирки, и пару дней таскал их в кармане, но потом, устыдившись, выкинул в мусорное ведро, где они самым позорным образом были найдены его матерью. Конфуз списали на переходный возраст и банальное озорство. Разве мог кто-нибудь понять, что нижнее белье Женьку больше не устраивало: теперь он хотел саму его обладательницу!