Графиня Де Шарни
Шрифт:
– О, с той минуты, как я стану вашим мужем, мне никакие беды не страшны.
– Дорогой Питу! – протягивая ему руку, молвила Катрин. – Давайте отложим свадьбу на понедельник… Вы же видите, я стараюсь примирить, насколько это возможно, ваше желание с условностями.
– Ах, мадмуазель Катрин, целых два дня!.. Как это долго!
– Ну, раз уж вы ждали пять лет… – заметила Катрин.
– За сорок восемь часов многое может произойти, – возразил Питу.
– Я не стану любить вас меньше, дорогой мой Питу, и так как вы утверждаете, что это единственное, чего
– Единственное! О, да! Единственное, мадмуазель Катрин.
– В таком случае… Изидор!
– Что, мамочка? – отозвался малыш.
– Скажи папе Питу: «Не бойся, папочка, мама тебя любит и всегда будет любить!»
Мальчик тоненьким голоском повторил:
– Не бойся, папа Питу, мамочка тебя любит, мамочка всегда будет тебя любить!
После этого Питу осталось лишь отправиться к г-ну де Лонпре.
Он вернулся час спустя; Питу все уладил и заранее заплатил за погребение и за свадьбу.
На оставшиеся деньги он купил немного дров и еды на два дня.
Дрова подоспели вовремя; в этой бедной лачуге в Пле, где ветер гулял и задувал со всех сторон, можно было и в самом деле умереть от холода.
Вернувшись, Питу застал Катрин совсем озябшей.
Свадьба, как того и хотела Катрин, была перенесена на понедельник.
Два дня и две ночи пролетели незаметно: Питу и Катрин не разлучались ни на мгновение. Обе ночи они просидели у гроба.
Несмотря на то, что Питу постоянно поддерживал в камине огонь, ледяной пронизывающий ветер так и гулял по всему дому, и Питу говорил себе, что если тетушка Анжелика скончалась не от голода, то уж несомненно умерла бы от холода.
Наступило время выносить тело; препровождение его на кладбище не должно было занять много времени: дом тетушки Анжелики почти вплотную прилегал к кладбищенской ограде.
Все жители местечка Пле, а также часть жителей Вил-лер-Котре пришли проводить усопшую в последний путь. В провинции женщины принимают участие в траурной процессии; Питу и Катрин пошли за гробом впереди всех.
После похорон Питу поблагодарил всех за участие в церемонии от имени покойной и от себя лично; покропив святой водой могилу старой девы, все, как водится, прошли перед Питу.
Оставшись с Катрин наедине, Питу повернулся к ней и не сразу понял, куда она пропала: она стояла на коленях вместе с маленьким Изидором на могиле, по углам которой росли четыре кипариса.
Это была могила мамаши Бийо.
Кипарисы нашел в лесу Питу и посадил на ее могиле.
Он не хотел мешать Катрин; Питу подумал, что когда Катрин кончит молитву, ей станет холодно: он со всех ног бросился к тетушкиному дому, чтобы пожарче его натопить.
К несчастью, доброе его намерение было невозможно осуществить: утром запас дров истощился.
Питу почесал за ухом. Как помнят читатели, все оставшиеся деньги он уже истратил на дрова и хлеб.
Питу огляделся, выбирая что-нибудь из мебели, чем можно было бы пожертвовать ради удовлетворения насущной потребности.
В доме были кровать, хлебный ларь и кресло тетушки Анжелики.
Ларь и кровать хоть большой
Так кресло было обречено.
Питу действовал, как революционный трибунал: не успев осудить, он принялся за приведение приговора в исполнение.
Питу наступил коленом на почерневший от старости сафьян, схватился обеими руками за одну из планок и изо всех сил рванул на себя.
С третьего раза планка поддалась. – Кресло, словно почувствовав боль, издало жалобный стон. Если бы Питу был суеверным, он мог бы подумать, что душа тетушки Анжелики была заключена в этом кресле.
Но Питу верил в единственную на свете вещь: в свою любовь к Катрин. Кресло должно было обогреть Катрин, и даже если бы оно при этом обливалось кровью и жалобно завывало, как деревья в заколдованном лесу, описанном Тассо 61 , то даже это обстоятельство не помешало бы Питу разнести кресло в щепки.
61.
Речь идет о поэме «Освобожденный Иерусалим» великого итальянского поэта Торквато Тассо (1544 – 1595).
Питу схватился за вторую планку и мощным рывком вырвал ее из расшатанного каркаса.
Кресло снова издало какой-то странный, необычный металлический звук.
Питу оставался глух к жалобам старого кресла; он взял искалеченное кресло за ножку и поднял его над головой, собираясь довершить начатое, и изо всех сил грохнул его об пол.
Кресло развалилось пополам, и, к величайшему изумлению Питу, из разверстой раны хлынула не кровь, а золотой поток.
Читатели, несомненно, помнят, что, едва накопив двадцать четыре ливра серебром, тетушка Анжелика спешила обменять их на луидор, который и засовывала потом в кресло.
Питу не мог прийти в себя, пошатываясь от удивления и обезумев от неожиданности.
Первым его движением было побежать за Катрин и маленьким Изидором, поскорее привести их в дом и показать им обнаруженное сокровище.
Однако его удержало вот какое соображение;
Не откажется ли Катрин выйти за него замуж, когда узнает, как он богат?
Он покачал головой.
– Нет, – молвил он, – нет, она мне откажет.
И он замер на некоторое время, погрузившись в глубокие раздумья.
Вдруг его лицо осветила улыбка.
Несомненно, он придумал, как выйти из затруднительного положения, в котором он очутился по вине нежданно свалившегося богатства.
Он собрал рассыпавшиеся по полу луидоры, при помощи ножа окончательно распотрошил кресло и ощупал каждый волосок подкладки.
Кресло было набито золотыми.
Его хватило, чтобы доверху наполнить чугунок, в котором тетушка Анжелика сварила когда-то того самого петуха, из-за которого и произошла уже описанная нами в свое время ужасная сцена между тетушкой и племянником.