Графоманы
Шрифт:
– Вы не смотрите: раз институт у нас тихий и маленький, то все и ясно, и произойти ничего не может. Наш коллектив - капелька в океане, но каждая капелька знает, чем живет океан, куда волна пошла, куда рыбы плывут и когда сети забросят, а на поверхности ведь что? Сельд, мелочевка мечется стайками, куда инстинкты гонят. Вопросы разные задает: что делать и как жить? А крупная рыба, глубоководная - она все больше на месте стоит, плавниками шевелит, наблюдает и анализирует. Размышляет. Такой рыбе и сеть не страшна.
– Так я не понял, болото у нас или океан?
– не выдержал Толя неорегинальной рыбной болтовни.
– Вы лично, на глубинке пасетесь?
Мозговой удивленно посмотрел на Толю. Он видно не ожидал, что всегда тихий и покладистый молодой специалист может огрызнуться.
– О,
– воскликнул Мозговой, - А с виду просто - карась.
Открытие Михаила Федоровича было верным лишь отчасти. На самом деле, Толя Ермолаев производил еще более противоречивое впечатление. Сам он, кстати, долго этого не замечал. Но, однажды, он с удивлением обнаружил, что в глазах разных людей выглядит совершенно неодинаково. Одни говорили, что Ермолаев меланхолик и зануда, другие находили его человеком остроумным, веселым и чуть ли не душой компании, третьи, к ним присоеденялись и его родители, считали его вспыльчивым и неуравновешанным. Вот и сейчас он возмутился. Призыв Мозгового размышлять и анализировать, был явно не по адресу. Наоборот, способностью размышлять над окружающими явлениями он выгодно отличался от сверстников. Еще в университете за страсть к анализу часто подвергался насмешкам сокурсников. И это касалось практически всех наук: от устоявшихся веками математических до живых быстро меняющихся общественных дисциплин. Будучи естественником, он наивно предполагал, будто любая научная система должна объективно отражать реальность, хотя бы и прближенно. Не принимая ничего на веру, вместо того чтобы заучить непонятное место, он зарывался в пыльные подвалы публичной библиотеки, в живое, дышащее полемическим задором море первоисточников. Ему нравились эти книги. Особенно тем, что их авторы не стеснялись переходить на личности даже в самых абстрактных вопросах. В них было все: и уничтожающая, просто убийственная критика запутавшегося ренегата, и блестящие по своей краткости характиристики миллионов людей, и отеческое, доброе слово неопытному единомышленнику. В этих книгах жили настоящие люди, они так жарко, с такой заинтресованностью отставивали свои непремеримые позиции, что трудно было поверить, будто они настолько враги, что не могут одновременно находиться на одной планете и получать тепло от одной звезды. Да, казалось, однажды встретившись, эти люди могли бы хулигански наброситься друг на друга и разорвать соперника в клочья, а в сущности все они были очень воспитаны, одинаково хорошо образованы и знали много языков и кушали всегда с ножем. И уж совсем трудно было представить, что эти философские игры могли окончиться кровопролитем.
В общем Толя Ермолаев, очень выделялся испытательским духом, но, возможно, призыв Мозгового к размышлению, как раз именно не книжному, был весьма кстати.
– Ладно, ладно, не обижайтесь, - успокаивал Мозговой молодого коллегу, - Сейчас нужно консолидироовать силы. Есть люди в академии, заинтересованные в скандале, есть такие люди и внашем институте, - он сделал паузу и добавил: - А что, недурственно будет если П.С. станет академиком?
В этот момент появилась Лидия Уралова и вручила Мозговому повестку.
– И слава богу, - сказал Мозговой, теребя листочек, - Докладчику надо бы сообщить.
– Докладчику отправила, - бросила Уралова и исчезла.
– Отправила, отправила, - передразнил Мозговой, - Представляю нашего инженера пропустившего свой доклад. Этак он вообще взбелениться. Не понимаю, чем они там думают?
– Когда доклад?
– спросил Толя.
– В понедельник, в десять.
– Не беспокйнесь, я сообщу Богданову.
– Ну, молодец, Анатолий, опять к инженеру пойдете? Вот это гражданская позиция, вот это здорово. Скажу вам честно, не каждый на вашем месте решился бы пожертвовать своим временем, да что там времнем, может быть чем и больше, во имя общего дела.
Толя промолчал, решив не реагировать на насмешки Мозгового. Но тот не отставал.
– А может здесь что другое? Эээ меня не проведете, так что там, вы говорите, у них с Еленой Разгледяевой?
– Я вам ничего не говорил.
– Да-да, я просто размышляю: нет ли и у вас там своего интереса? Что вы так на меня смотрите, я же, собственно, не против. Ведь хорошо, когда наши личные интересы совпадают с общественными,
– Ладно, молчу, молчу. Я же понимаю, есть темы, так сказать, запретные, всякого рода тайники, подвалы и потемки чужой души. То есть, конечно, наоборот - чистые и светлые порывы, не нуждающиеся в свидетелях. Не смею прикасаться. Значит, инженеру сообщите. Вот только жаль мне его, ведь такой удар может быть, ведь разнос по полной программе.
– Мозговой задумался на секунду.
– А что, может быть так и нужно, а то все отписываемся, интеллигентски уговариваем. Не лучше ли одним махом, хирургически так сказать. Может человек и одумается. Вот только я не понимаю эту женщину, куда же она от мужа уходить, ведь пропасть, дно. Как же перенесет провал своего избранника? Ведь у женщины нет более горя, чем крах любимого подопечного. Вот если бы нашелся добрый человек, объяснил бы, растолковал, успокил, да согрел! Но где сейчас такого надешь?
– Мозговой ласково улыбнулся и затушил сигарету.
После перекура Толя принялся звонить инженеру. Инженер, как и полагается безработному сидел дома и узнав о понедельнике занервничал и засопел.
– Так скоро?
– Вы же и хотели побыстрее.
– Ну да, конечно побыстрее, что я, действительно? Просто неожиданно. Ладно, понедельник, так понедельник.
– В десять часов утра, - старательно повторил Толя.
– А на проходной меня пропустят?
– Не беспокойтесь, вы же докладчик, - успокоил Толя.
– Все-таки как-то ... вы предупредите, там у вас такая строгая женщина, ладно?
– Хорошо, - еще раз успокоил Толя.
– Подождите, - воскликнул инженер, - не вешайте трубку, я вам что-то должен сказать, да забыл. Ах ты господи, вылетело из головы... сейчас, сейчас...
– воцарилась тишина и Толя зачем-то решил помочь Богданову:
– Насчет анонимки?
– Нет, я же говорил - вы мне не верите?
– Не знаю.
– Ладно, не сейчас, потом, ах, черт, что же я... от волнения забыл. У меня от волнения в голове все перемешивается, это все болезнь моя, застудил голову - теперь маюсь.
– Наверное насчет Елены. Как у них все прошло?
– Да, да, конечно!
– обрадовался инженер, - Спасибо, как я мог забыть, смешной я человек, о самом главном и забыл. Скажите, Анатолий, ведь смешно самую главную живую ниточку потерять. Конечно, я про это хотел... в суде все прошло нормально, т.е. разводом, и Разгледяев совсем не настаивал, тихий такой был, мне даже жалко его стало. А Елена, сегодня веселая, будто не в суд ходила, а в театр, на комедию, и теперь вечером у нас будет пир, так что мы вас ждем. Не беспокойтесь, ничего особенного, все свои, т.е. мои друзья старинные, кстати, очень интересные люди, с идеями, вам понравятся. Я только не знаю, как это называется, помолвка - не подходит, в общем праздник. И Елена очень вас звала.
– Но я... наверно не смогу...- начал отказываться Толя.
– Вот именно, она и сказала, если будете отказываться, то передать, на том конце снова послышалось сопение, - вот, вспомнил. Передай, говрит так: не обижай хранительницу тайного списка. Что здесь - я не знаю. Она ведь выдумщица ужасная. Так вы будете?
– Не знаю...
– Нет, нет, приходите, мы все будем так рады!
– Я не могу наверняка обещать.
– Вы не обещайте, просто приходите. Ждем, приезжайте сразу после работы. Ей-богу не пожалеете.
– Хорошо, я постараюсь, - не умея прямо отказать, выдавил Ермолаев.
Положив трубку, Толя глубоко вздохнул. В сущности, ему даже хотелось прийти. Здесь, кроме всего прочего, было проснувшееся любопытство. Ему захотелось посмотреть рукопись, может и правду она не такая уж и бестолковая. Ну, или во всяком случае убедиться наверняка, если это графомания и ничего больше. Ох, а если, графомания, Толя, даже испугался, это ж в понедельник будет такое побоище...
Толя решил найти Калябина, и он его быстро нашел, но проку от этого было мало. Рукопись читал профессор, а сам Виталий Витальевич был очень сердит. Он обругал инженера, назвал его соченение бредовым, принялся жаловаться на свое больное состояние и, не обнаружив должного сочувствия, удалился для подготовки общественного мнения.