Графские развалины
Шрифт:
Для сна – вполне реальный способ. Наяву – если и не зацепишься за что-то, выплывая, и не захлебнешься, – то кессонная болезнь при мало-мальски приличной глубине обеспечена. Но выбирать не из чего.
Он отодвинул засов, глубоко подышал, вентилируя легкие, насыщая кровь кислородом. Набрал полную грудь воздуха – и толкнул дверь. Она не дрогнула. Навалился плечом – тот же эффект. Вода под ногами дошла до щиколоток…
Все правильно. Наружное давление слишком сильно. Кошмарный сон оставался логичным. И неправдоподобно – для сна – точным в деталях.
Значит, окно. Достаточно стеклу чуть
Он помедлил, в последний раз пытаясь проснуться без занятий подводным плаванием.
Потом обмотал кулак полотенцем – и с размаху ударил…
…Теперь он понял сразу, отчего проснулся – от резкой боли в правой кисти.
Вспоминать: где он? что с ним? – не пришлось, кошмарный сон стоял перед глазами. По всему судя, только что – еще не проснувшись – Кравцов от души саданул кулаком по стенке…
Было темно. Остатки сна рассеивались, становились воспоминанием, но какая-то деталь кошмара упорно продолжала оставаться здесь…
Журчание!!!
Кравцов застонал. Опять??!! Все по кругу??!!
Вскочил, бросился к двери, снова стал искать выключатель и снова поначалу не с той стороны – дежа-вю! – нашел, щелкнул клавишей…
Свет загорелся. Нормальный, достаточно яркий свет круглого плафона под потолком. Но журчание никуда не исчезло.
Кравцов опасливо выглянул в коридор. Лужи не было. Замочная скважина не изображала «Писающего мальчика». Журчание, похоже, доносилось из кухоньки.
Он прошел туда, включил свет. Из крана текла тоненькая струйка – чуть отошла прокладка, не иначе. Кравцов туго завернул его – струйка исчезла. Воду следовало экономить – водопровода тут не имелось, на стене висел двухсотлитровый плоский бак из нержавейки.
Он глянул на часы – половина третьего. Спать расхотелось совершенно. Он прошел в дальнюю комнату, присел на край «траходрома», закурил. И подумал, что если вдруг подобные – до жути похожие на действительность – сны будут здесь повторяться, то семь тысяч при почти полном отсутствии обязанностей не покажутся таким уж подарком… И реальных выходов останется два. Либо выпивать на сон грядущий бутылку водки, страхуясь от сновидений. Либо спать днем – где-то в ином месте. А ночью сторожить, бодрствуя. От скуки можно будет чем-нибудь заняться. Пойти полюбоваться луной на графских развалинах, например. Только стоит надеть на голову строительную каску, памятуя о печальной судьбе Вали Пинегина.
Остановитесь, товарищ писатель, – оборвал он сам себя. Уймите писательское воображение. Хватит выстраивать сюжет для нового триллера из случайного сна и никак с ним не связанной текучки среди сторожей…
Боль в отбитом правом кулаке помаленьку слабела, и Кравцов почувствовал то, что она, боль, раньше не позволяла заметить – что и с левой кистью не совсем все в порядке. Он взглянул на ладонь.
На мякоти виднелась дуга из красных вмятинок.
След его зубов.
Уснуть он смог лишь засветло. И проспал почти до полудня – без каких-либо сновидений.
Разбудило пиликанье мобильника.
– Папка, привет! Ну как ты там на новом месте?
– Нормально, – ответил Кравцов заспанным голосом. Не рассказывать же дочери о ночном кошмаре, в самом деле.
Танюшка тараторила дальше, похоже, не услышав его ответ:
– Слушай, папка, у меня к тебе дело на миллион рублей!
– Куда подойти за деньгами? – спросил Кравцов, окончательно проснувшись.
– У-у-у… – После секундного раздумья дочь не стала реагировать на шутку. – В общем, мне нужна сказка.
– Название и автора помнишь? Или народная?
– Да нет же! Мне надо написать сказку! Последнее задание по литературе перед каникулами. Поможешь?
– Так помочь или написать за тебя?
– Ну папусик… Ты же все понимаешь… У меня экзамены на носу, а тебе это – раз плюнуть. Ты ведь у нас писатель…
В голосе ее определенно появились льстивые нотки. Раз плюнуть… Недавно, действительно, так и было. Ладно, уж на уровне пятого класса писатель Кравцов даже в нынешнем своем состоянии что-нибудь из себя вымучит.
– На какую тему? – спросил он.
– Сказка о предмете. О любом. Какой первым на глаза попадется. Но чур небольшую – на пару страниц. А то ж я тебя знаю – войдешь во вкус да как размахнешься…
– Послезавтра я буду в городе. Если успею сочинить – занесу. Устраивает?
– Вполне. Папусик, ты прелесть! Ну все, я побежала, большая перемена заканчивается. Чао!
В трубке запищали короткие гудки.
Он встал, оделся, широко раздернул занавески. Окно выходило прямо на графские развалины. Провалы окон словно смотрели заинтересованно: что за новый человечек появился и копошится тут? Причем напоминало это взгляд не глаз, но пустых глазниц черепа. В принципе дворец и был сейчас скелетом – с которого содрали плоть безжалостные люди. Кравцову стало неуютно – и он задернул занавески. Неприятное все-таки здание. Хотя в детстве вроде так не казалось…
Если предположить, думал Кравцов, что у зданий, особенно у старинных, есть какое-то подобие души – некий совокупный отпечаток мыслей и чувств строителей и обитателей, то у этого разбитого и изувеченного дворца душа маньяка-убийцы.
Редкий год он не мстил изуродовавшим его людям, не разбирая правого и виноватого. В основном гибла молодежь – спасовские подростки и молодые парни; так уж они устроены, что бурно растущий организм требует адреналина, толкая, особенно на глазах у сверстников, на самые рискованные подвиги, порой просто глупые, порой даже криминальные…
А залезть, невзирая на все запрещающие таблички, по отвесной стене, цепляясь за неглубокие выбоины и едва заметные выступы, да еще намалевать краской, крупными буквами в самом недоступном месте, свое имя (кто постарше – писали имена любимых девушек) – это был поступок, позволяющий долго ходить с высоко поднятой головой. Если, конечно, все заканчивалось благополучно.
Чаще всего такие шалости сходили с рук, но порой торчащий из стены обломок перекрытия на неоднократно пройденном маршруте вдруг обрушивался под ногой очередного скалолаза… И мало кто из неудачников отделывался легкими травмами от падения на груды битого кирпича.