Графские развалины
Шрифт:
Кравцов, однако, предложенное орудие забраковал – резиновый жгут оказался слабоватым. Кончилось тем, что он взял рогатку Борюсика, тот завладел Женькиной, а ее обезоруженную владелицу перевели в сестры милосердия. Фонарь нашелся в бардачке «Антилопы». Причем весьма подходящий – небольшой, плоский, с пружинным зажимом на задней стенке – можно подвесить на грудь, оставив свободными обе руки.
Аделина прокомментировала их приготовления:
– Писатель Кравцов впал в детство. Невосполнимая потеря для отечественной
После чего вышла из машины и вознамерилась идти с ними. Кравцов пытался было протестовать, но уперся взглядом в фамильный – совсем как у брата – упрямый прищур.
Спускаясь по откосу к речке, он вполголоса сказал Дане (остальные немного отстали):
– Этот «бомж» опасен. Очень опасен. Приглядывай за сестрой. И если… В общем, если из пещеры покажусь не я, а он… Не угрожай. Вообще не вступай в разговоры. Сразу стреляй. В голову. Сумеешь?
– Сумею, – жестко сказал Даня. – По воронам на лету труднее.
Кравцов глянул на него искоса и понял: сумеет. Без разговоров. В голову. Не понял только, хорошо это или плохо…
Взбираться по осыпающимся под ногами камням крутого откоса без помощи рук оказалось трудно, но последние метры до входа в пещеру Кравцов преодолел именно так, растянув резиновый жгут рогатки и вложив шарик. Фонарь на груди включил заранее, чтобы ни на секунду не отвлечься. Зря рисковать не стоило. Человек, управившийся с ротвейлером без намордника, наверняка способен атаковать молниеносно.
Но не атаковал. По крайней мере, вылазку не предпринял. В зеве пещеры – ни звука, ни движения. И – насколько видно в падающем снаружи свете – никого… Надо лезть. Ох, как не хотелось… Немая темнота казалась плотной, упругой, живой. А детское оружие в руках – смешным и жалким… Кравцов пригнулся и шагнул внутрь.
Пульс стучал в висках – чаще и чаще. Где-то внутри нарастал знакомый – полузабытый – холодок боевого азарта. Руки не дрожали. Он знал, что выстрел будет лишь один. И что промахнуться нельзя.
Почти сразу ход разветвлялся. Кравцов посветил в правый отнорок – аккуратно, повернувшись всем телом, не выпуская из вида левого хода. Короткий тупик. Никого.
Двинулся влево. Чуть дальше ход резко расширялся. Зал, о котором говорил по дороге Пещерник. Слабый луч увяз в темноте, не доставая до дальних стен. Кравцов замер у входа, ежесекундно ожидая стремительной и бесшумной атаки.
Ничего.
Глаза постепенно привыкли к сумраку. В зале никого… Куча тряпья в дальнем углу оказалась слишком плоской, чтобы скрыть человека…
Пульс медленно приходил в норму. Боевой азарт пошел на убыль. Кравцов подошел к скудному ложу, потрогал, – холодное, как и все здесь. Никого тут и не было, никто не скрылся, издалека заметив их приближение…
Разочарование нарастало. Обычный бомжатник на одно койкоместо, и то опустевший… А меч
Поодаль от кучи тряпья виднелось нечто непонятное, Кравцов шагнул туда…
Шорох сзади ударил по натянутым нервам. Кравцов прыжком обернулся. И в последнюю долю секунды удержался от выстрела в Даню, осторожно заглянувшего в зал…
Выдохнул:
– Ну, Даниил… Я тебе где сказал оставаться?
– Так не сказали же, сколько, – парировал мальчишка. – Ушел – и нет, и нет… Может, тут вас на куски режут…
– Некому резать. Похоже, квартирант освободил жилплощадь.
…Единственная находка Кравцова – тряпка, запачканная какой-то смазкой – сразу избавила Васю-Пещерника от подозрений в неадекватном восприятии реальности увеличенными от страха глазами. На тряпке было несколько параллельных, бритвенно-тонких разрезов. Смазку ею снимали с чего-то очень острого…
…Каменный обрыв – над входом в пещеру совершенно отвесный – на самом верху переходил почти под прямым углом в поверхность земли. Корни росших на краю кустиков бузины свисали вниз. Притаившийся над обрывом человек провожал взглядом семерку, шагавшую обратно. Рядом с ним лежал небольшой тюк и длинный сверток. Потеря ставшего опасным убежища человека не расстроила. Отсыпаться сегодня днем он не собирался.
– Пенегин или Пинегин? – переспросила дежурная по справочному больницы.
– Пи-не-гин, – повторил Кравцов, артикулируя каждый звук старательно, как педагог в школе для детей-олигофренов.
Новые технологии добрались и сюда. Дежурная не зашуршала бумагами – начала тыкать пальцем (одним) в клавиатуру компьютера. Вид у нее был при этом, как у ученика пресловутой школы, впервые попавшего в кабинет информатики. Взгляд бегал по клавишам в поисках нужной, затем палец быстро устремлялся вниз, словно спешил раздавить шустрое и зловредное насекомое.
Как ни странно, система сработала.
– Умер! Позавчера ночью! – расцвела радостной улыбкой дежурная.
Едва ли ее ликование относилось к смерти Пинегина, скорее к одержанной победе над чудом враждебной техники, – и все равно Кравцову стало мерзко. Он развернулся и отошел.
– Вы родственник? – спросила вслед дежурная, запоздало пытаясь натянуть скорбную мину.
Но Кравцов уже выходил.
После сумрака больничного холла первый день лета больно ударил по глазам солнцем и яркой зеленью бульвара. Кравцов зажмурился. Внутри было пусто и тошно. Только сейчас он понял, как надеялся на встречу с Пинегиным. Надеялся, что кто-то ему объяснит, что творится вокруг «Графской Славянки». А если и не объяснит, хоть будет с кем сесть и потолковать обо всем – не ожидая увидеть в глазах собеседника сомнений в твоей психической полноценности.