Графские развалины
Шрифт:
– Что же делали в это время Наташа и мальчики? Могли ведь убежать, спрятаться… – спросил Кравцов.
– Не знаю. Возможно, нападавших было двое. Один, например, разбирался с охранником, другой держал под стволом мальчишку. Найдем – узнаем. Все, пора за дело…
Костик содрал испачканный кровью чехол с сиденья, скомкал, швырнул назад, на днище салона. Сказал жестко:
– Садитесь и уезжайте. Вы здесь никогда в жизни не были. Наталья Васильевна и дети – тоже. Даже машины – не было. Следы мы затрем… Я вызываю людей и собак. Все будет в порядке – найдем и освободим. Не впервой. Будьте дома, ждите сообщений. Чехол сожгите.
Пашка
– У-ЕЗ-ЖАЙ-ТЕ, – по слогам отчеканил Костик. – Работать придется ювелирно, и любящие мужчины, толкающие под руку, мне не нужны. Вы у хирурга в операционной тоже за спиной бы стояли? Между прочим, мы тут топчемся, а время уходит. Пока вы здесь, я не начну.
Кравцов еще сомневался, но Паша уже шагнул к «Оке». Он знал Костика лучше – и, судя по всему, доверял ему абсолютно. Либо понимал, что спорить с ним бесполезно.
Устраиваясь в тесном салоне, Кравцов подумал, что выражение «любящие мужчины» – во множественном числе – в устах Костика прозвучало несколько двусмысленно. А может, просто показалось.
Пашка не находил себе места. Метался по дому, как зверь по окруженному охотниками логову.
Кравцов пытался его успокоить, говорил, что если погоня Костика и не увенчается немедленным успехом – то не затем похититель или похитители все затеяли, чтобы убить с таким трудом взятых заложников. Значит, будут переговоры, будет торг… И тогда возможны любые варианты.
Все доводы помогали слабо. Кравцов и сам чувствовал их шаткость – прекрасно знал, чем зачастую заканчиваются операции по освобождению заложников. Он машинально, чтобы хоть чем-то занять глаза и руки, взялся за пульт телевизора. По всем центральным каналам Трехсотлетие громыхало музыкой и пестрело яркими красками. Хотелось шандарахнуть по экрану чем-нибудь тяжелым.
Второй охранник – звали его, как выяснилось, Мишей – сидел, забившись мышкой в угол. Смерть напарника Мишу потрясла. Самоуверенность и сознание собственной значимости слетели с него, как шелуха с зерна. Понял, что пистолет и накачанные мускулы помогут не всегда и не везде, что игра в крутых суперменов закончилась, – и стал обычным растерянным пареньком…
Кравцова томило желание плюнуть на все слова Костика, зарядить ружье картечью и отправиться на поиски, пусть и бесплодные. Умом понимал: «охотник» прав, помощь дилетантов может оказаться медвежьей услугой, – но хотелось.
Он принес из «Антилопы» так и валявшееся там свидетельство о смерти Сашка, изучил внимательно. И поразился.
Черт возьми!
В графе «Причина смерти» значилось: термические повреждения организма, повлекшие за собой разрушения мягких тканей, несовместимые с жизнью.
Вот это да.
Обычно из трех строчек сей графы медики заполняют лишь верхнюю, и то не до конца. Про обгоревшего и потом умершего написали бы: обширные ожоги такой-то степени…
Во что же надо превратиться, чтобы получить подобную формулировку? В головешку? В горсточку пепла? И будут ли проводить сложнейшие экспертизы, чтобы идентифицировать эту головешку или горсточку, оставшуюся от клиента психушки? Сомнительно…
Надо звонить в Саблино. Прямо сейчас. Не важно, что выходной и праздник. Немедленно уточнить подробности пожара, если там был пожар. Расспросить кого угодно, хоть дежурного врача, хоть пьяного санитара… Три года –
Рабочие телефоны Юрия Александровича Парамонова, главного врача областной психиатрической больницы и старого знакомца Кравцова, остались в вагончике, в записной книжке.
Он сказал Козырю, что ненадолго отлучится, объяснил – зачем. Тот кивнул. Кравцов сомневался, что Паша хоть что-то из его слов понял.
На графских руинах – впервые после заступления Кравцова на пост сторожа – наблюдалось оживление. Мелькали люди, все в одинаковых синих спецовках. На охраняемой территории, возле развалин портика главного входа, виднелись «пазик» и грузовик с опущенным бортом – туда пришельцы споро загружали выносимые из дворца мешки непонятно с чем…
Кравцов досадливо удивился. Не время, совсем не время отвлекаться на исполнение служебных обязанностей. Однако решительно и торопливо направился к незваным гостям.
Никакого криминала не выявилось.
Более того, спецовки на спинах гостей украшала аббревиатура Пашкиной строительной компании… А в мешках оказался всего лишь всевозможный мусор, от которого прибывшие очищали дворец, – банки, бутылки, обломки кирпичей. На голове у каждого рабочего красовалась каска.
Седоусый бригадир объяснил: через три недели в графском парке состоится рок-фестиваль под открытым небом. Этакий мини-Вудсток. (Кравцов вспомнил: что-то похожее ему Козырь говорил, рассказывая о своих планах привлечения общественного интереса к «Графской Славянке».) В свете грядущего мероприятия предстоит возвести у пруда временную эстраду и подготовить дворец, куда любители рока, разогревшиеся не только от музыки, всенепременно полезут. Вот и проводится воскресник по очистке территории. Причем, по мнению бригадира, его люди занимаются сизифовым трудом – все равно после окончания действа развалины будут усеяны опустевшими емкостями из-под напитков разной градусности, использованными презервативами и одноразовыми шприцами…
Старик явно настроился поговорить еще об упадке нравов нынешней молодежи и вспомнить собственную комсомольскую юность, но Кравцову было сейчас не до разговоров.
И он торопливо обогнул дворец, направляясь к сторожке. Взбежал по ступеням крылечка, поковырялся ключом в скважине, распахнул дверь, и…
В грудь ударил живой снаряд, чуть не сбросив с крыльца на землю. Еще один, еще… Кравцов отшатнулся, прикрывая лицо руками. Опять вороны! Птицы вылетали из двери стремительно, как будто томились в заключении долгие годы. Бешеное хлопанье крыльев, карканье… И тут же все кончилось. Словно и не было ничего. Словно пришло и ушло минутное наваждение, вызванное жарким июньским солнышком.
Кравцов перевел дух. Осторожно заглянул внутрь. Вроде бы незваных гостей больше не осталось… Но что бы ни означал сей сюрприз, кошмаром и наваждением он не был. Кошмары не оставляют после себя на полу перья и пятна помета.
Ну и как это понимать?
Он обошел вагончик, заглянув во все закутки. Никого и ничего. Интересные дела… Путь, которым заявились серые пришельцы, числом около десятка, ясен – открытая форточка в бригадирской. Но чего ради? Никаких взывающих о помощи воронят Кравцов не приносил. Правда, кто-нибудь, знающий о горячих родительских чувствах этих птиц, мог сунуть птенца в форточку… Вот только зачем? Полюбоваться издалека минутным испугом писателя?