Гранат и Омела
Шрифт:
— Мы лишь защищаемся. Но к убийству твоих пиявок я не имею отношения. Я жила в этой деревне тринадцать лет, мясник. Помогала этим деревенщинам все эти годы. Лечила, зашивала, принимала роды, спасала от заражений и отгоняла нечистых духов. Я спасала их! А твои храмовники…
Арбалетный болт сбил ее с ног. Пальцы, которые она держала безупречно стабильно, расслабились. Она захрипела, корчась от боли на земле.
Когда веревки ее чар упали на землю, Дамиану понадобился всего один удар. Грудь налилась пустотой в том месте, где несколько мгновений под кожей копошились черви боли, и он занес
— Не я их убила, а Традоло. И’лисса амок. Он разорвал их. — Кровавая пена на ее губах запузырилась.
Меч вошел легко, как нож — сквозь растопленное масло, и скрежетнул, задев позвоночник.
— Ложь.
И пока Варес бежал к нему с пригорка, Дамиан выдернул меч и распрямился. Плечи нещадно ныли. Он не заметил, когда ночь стала таять. Сдвинув брови, он посмотрел на солнце — а точнее, на едва различимый пурпурный мазок над восточным горизонтом, где оно вскоре собиралось появиться.
— Твою мать, Баргаст. Ты в порядке?
— Да. Надо соорудить костер и спалить ее останки.
Варес закинул арбалет на плечо и оглядел тело мертвой вёльвы, цокнув языком.
— Я чуть не промазал. Думал, что снесу тебе полбашки.
— Подумаешь, одним шрамом больше, — Дамиан криво ухмыльнулся, хотя его сердце все еще дико колотилось.
— Не хотелось бы портить твою бархатную морду. Это и так самое ценное, что у тебя есть. Кроме того, твоему брату ты нужен хотя бы затем, чтобы сдерживать его непомерное самолюбие.
— Ты знаешь, что я не угроза его самолюбию. Как ты понял, где я?
Варес вытащил из-за пазухи запечатанное письмо.
— Гонец на взмыленном коне. Гнал, что сама Лилит. Чуть не сбил с ног. Сказал, что это от епископа.
Дамиан хотел повторить свой вопрос, но все же отвлекся, взял протянутое письмо, оставив на пергаменте кровавые отпечатки, и взломал печать с оскалившейся волчьей мордой. Взгляд пробежал по нескольким коротким строчкам: буква к букве, как храмовые мальчишки в хоре.
— Отдых? — с надеждой осклабился Варес, хотя они оба понимали, что взмыленная лошадь не принесет гонца с письмом о долгожданной отлучке.
— Нас вызывают в Лацио по делам Храма и короля, — фыркнул Дамиан, но тут же посерьезнел, глядя на бездыханное тело. — Мне надо смыть с себя остатки ее порчи.
Глава 2
Модранит всегда пах для Авалон кислым сидром и пряной гвоздикой. На полях разжигали костры, дым от которых лизал низкие облака. Алтарь ломился от вязаных охапок пшеницы, посыпанных мукой, преющих на зимнем солнце яблок, остролиста и вилицы. Яблоки символизировали солнце, ветви растений — бессмертие, пшеница — урожай, а мука — успех.
В первый вечер Модранита мужчины притаскивали срубленный Дуб. День и ночь они споро очищали ствол от ветвей. Ободранная кора делилась напополам между кожевниками и ведуньями — она одинаково была полезна при дублении кожи и приготовлении отваров. И пока ветви сплетались и укладывались женщинами в трон, детвора копошилась в поисках дубовых сережек и желудей, из которых позже готовился праздничный напиток. «Много желудей — к строгой зиме», — любила повторять Владычица Слез, затем возводила очи горе и вздыхала, оглядывая подступающие обглоданные
Авалон и сама помнила кураж и дух соперничества, который охватывал ее в период Модранита. Она расталкивала локтями зазевавшихся друзей, ловкими быстрыми пальцами ощупывала, как юркая воровка, пушистые дубовые лапы и закидывала в передник найденные трофеи. Оставив позади соперников, девочка неслась, сломя голову, по замерзшей земле, перескакивая кочки и ломая первый тонкий лед на лужицах, к Владычице Слез. Старуха, ее бабушка, ласково трепала ее по голове, взлохмачивая и без того спутанные черные космы, наспех сплетенные в косу, и забирала добычу маленькой охотницы. Ее крючковатые, сухие пальцы умело отделяли от общей кучи крупные, спелые желуди зеленого цвета. Авалон влезала под руку и охотно трогала одобренные экземпляры, чтобы в следующий раз не приносить червивые — те продавливались от нажатия.
Как только отбор заканчивался, и Владычица Слез выкидывала червивые желуди в костер, Авалон со всех ног бежала к ручью набрать воды. Сгибаясь под тяжестью наполненного ведра, она мелко перебирала ногами, стараясь не упасть. Вместе с бабушкой Авалон промывала желуди в ведре, высушивала их и кидала в пепел. Яркий отсвет огня играл на лице Авалон, пока она, подперев ладонями подбородок, следила за языками пламени, таявшими в сумеречном воздухе. Нагревшись и чувствуя себя печеным яблоком, кожица которого вот-вот лопнет и начнет сочиться медовым соком, Авалон по знаку Владычицы Слез доставала из пепла подрумяненные плоды. Ойкая, она перекидывала их из руки в руку, обжигая кожу, и торопилась побыстрее скинуть их на стол. Отшелушив мякоть из скорлупок, бабушка давила желуди в ступке и что-то шептала под нос. Авалон сидела рядом, обхватив коленки, и вдыхала аромат, щуря глаза. Карамельный, приторный, оседающий невесомой сладостью на языке. Снова высушив желудевую пасту, старуха во второй раз растирала ее в ступке, превращая в порошок и закидывала в котелок с закипевшей водой.
Авалон удостаивалась права первой пробы. Довольная собой, она гордо вручала Владычице Слез свою кружку и пристально следила за тем, чтобы напитка налили до краев. Балансируя со своим драгоценное угощением, Авалон присаживалась у модранитского костра, в котором начинали сжигать дубовое полено. Грея руки о кружку, она победно сербала напиток. Первый глоток всегда обжигал язык и небо, а в желудке сворачивался огнедышащий дракон. Где-то на середине кружки Авалон начинала усердно дуть на напиток. Маленькие круги расходились по желудевой воде, и сладкий аромат вновь и вновь наполнял ноздри девочки.
Для Авалон это был лучший момент каждого Модранита: сидеть у главного костра в кругу взрослых, пока ее улюлюкающие сверстники носились как маленькие смерчи по поляне и сигали через огонь. Она чувствовала себя причастной к чему-то большему. К чему-то значимому, что вот-вот должно было произойти. Она чувствовала это внутри, чувствовала в покалывании пальцев. Из клочков разговоров, украдкой подслушанных, она, как и другие дети, знала, что все ожидали возрождения Дубового Короля, дарующего жизнь и согревающегося замерзшую землю. Он пробуждал жизнь в семенах, хранившихся в ее лоне всю следующую долгую зиму.