Граница горных вил

Тихомирова Ксения

На этом содержательная часть их разговора, по-видимому, кончилась. Когда Милица наконец вернулась, никаких сильных сцен в окрестностях ее избушки не происходило. Дети дружно топили маленькую уличную печку и кипятили чайник. Милица отругала их за то, что они не закрылись колпаком, потом пересказала бурные события, произошедшие в лагере, потом они все вместе пили чай. Милица хотела оставить Саньку у себя — для психологической реабилитации, но потом решила отпустить обоих в лагерь — собираться и отправляться домой.

Самый заметный урон педагогическая эпопея нанесла, как ни странно, нашей гвардии. Двоим гвардейцам так понравилась

жизнь фермеров, что они затосковали и запросились в отставку. Ференц был оскорблен, а я удивлен и спросил у Бет, чем так притягивает земля.

— Но ведь на самом деле это лучшее, что может выбрать человек, — сказала Бет убежденно. — Разве у вас не так?

— У нас это, наверно, самое тяжелое, что можно выбрать, — ответил я. — Это жизнь для героев и подвижников.

— Ну да, конечно. На земле это сказывается в первую очередь, — проговорила Бет задумчиво. — Здесь ведь на всем особое благословение, поэтому работать на земле гораздо легче, чем у вас. И очень радостно. Как втянешься — не оторвешься, поэтому ты лучше даже не пробуй.

Гвардейцы надумали снова поднять тот хутор, где жило руководство лагеря. Видно, эта земля успела их приворожить, когда они несли там караул.

Наши ребята не задержались в Лэнде. У них возникли разногласия по поводу дальнейших планов, точнее, по поводу того, как эти планы реализовать. Ребята хотели быть вместе, и им очень понравилось работать в море, но уезжать так далеко, как прошлым летом, в их планы не входило. Они надеялись, что мы тоже побудем с ними. По-моему, они скучали без Бет. Она подумала и предложила:

— Можно отправиться на четвертую станцию. Там будет все, что вам нужно: и теснота, и море, и жемчуг.

Я спросил, что это за станция такая, и Бет рассказала мне историю, в которую я поначалу не поверил. Решил, что это розыгрыш. История была такая.

Много лет назад один чудак по имени Георгий решил открыть свой жемчужный промысел. Только ему не нравилась возня с моллюсками, и он решил, что гораздо лучше, если бы жемчуг рос, как горох, в стручках — пускай, так и быть, под водой, на каких-нибудь водорослях. Тут я, конечно, недоверчиво засмеялся:

— И что, неужели получилось?

— Да, вот, представь себе, выращивает. Правда, он один и лишь в одной бухте. А работники ему действительно нужны каждое лето в неограниченном количестве. У него большая часть урожая пропадает — собирать некому.

Я покачал головой, а Бет рассказывала дальше. Этот Георгий перепробовал несколько бухт, его устроила четвертая по счету. Он так и зовет ее — четвертая станция. Это очень спокойное место, летом там и волн почти не бывает. И что особенно интересно — из этой бухты есть отдельный выход во внешнее море, и стережет ее свой «летучий голландец». Станция находится довольно далеко от берега, но это не проблема. Встаешь на доску, разгоняешься щитом — минутное дело для ловкого человека. Сама станция представляет собой большую старую баржу и несколько таких же катеров, пришвартованных к ней намертво. Этакий остров кораблей, как в старой детской книжке.

У Георгия есть дом на берегу, жена, дети (уже юноши), хозяйство, сад. Жена любит свою усадьбу так же трепетно, как Георгий — морскую плантацию. Самые тяжелые и необходимые работы на берегу он всегда делал из любви к семье. Сейчас, правда, сыновья справляются без него: все они оказались сухопутными людьми (их четверо). А Георгий является домой как из дальнего плаванья — набегами. На

станции, конечно, тесновато и запущенно, хотя, с другой стороны, в чем проблема? Можно привязать к барже еще несколько списанных посудин. А привести в порядок старые каюты ребята как-нибудь сумеют.

— Ох, и пекло там, наверно, — сказал я, — в такую-то жару без тени, посреди воды.

Оказалось, пекла там нет. Георгий наладил систему то ли тентов, то ли парусов, и тени хватает. Вот с зеленью, конечно, хуже. Георгий выращивает себе в ящиках помидоры, лук-чеснок, укроп и прочее. Но это можно легко достать на берегу, и привезти недолго.

Народ действительно прожил на этой станции недели две, и мы с Бет появлялись там довольно часто. Для нас Тонио подогнал туда небольшую яхту. Мы продолжали ездить по стране и возвращались на плавучий остров, как люди возвращаются домой с работы. Обычно мы заставали на берегу лодку, в которую несколько ребят грузили корзины с чем-нибудь съедобным: каждый день небольшой десант работал на берегу, в садах и огородах. Радостная встреча, местные новости, закат и сумерки, ветер, плеск воды…

Как ни странно, жизнь на плавучем острове показалась мне очень спокойной и домашней. Возможно, эта жизнь соответствовала степени моей бездомности. Все мое при мне, а своего у меня — только Бет и компания украденных детей. А может быть, главное оказалось в тесноте, которой там действительно хватало. В лабиринте кают и палуб, где паруса закрывали заповедные бельевые веревки, каждый нашел себе экологическую нишу, но в то же время все были вместе и рядом. Именно там я осознал, что Снорри и его скрипка работают почти круглосуточно, с утра до вечера. Лишь волшебный трюк с изменением времени давал ему возможность купаться, собирать стручковый жемчуг и даже уходить иногда на рыбалку.

Там я в первый раз видел Андре в пятнистом разноцветном рубище, при холстах, кистях, тюбиках красок, ветоши, масле, растворителях и прочих атрибутах ремесла. А проходя мимо его каюты-мастерской и случайно громыхнув железом, я как-то раз поймал взгляд мастера, ушедшего в свою работу. Меня он, наверное, не заметил, только машинально поднял глаза, открытые совсем в иные дали, и я почтительно убрался прочь. Тогда я осознал, что Андре уже совсем не тот мальчик, которого я видел в Москве несколько лет назад. Тогда катался озорной подросток, с веселой дерзостью посматривавший на весь взрослый мир. Теперь же он во все пристально вглядывался и, видно, все через себя пропускал. Внутренней радости в нем не убавилось, но он как будто забывал быть озорным и дерзким. Или не успевал. А может быть, уже и не нуждался в этом. Каждый взрослеет в свое время. Андре повзрослел раньше других.

При этом выяснилось (для меня), что он был гораздо больше скульптором, чем живописцем или графиком. Но рисовал и писал Андре легко — «как птицы поют», по словам Бет, — а пластика выматывала из него всю душу. Рисунки и этюды он легко раздаривал, зато с глиной сражался в одиночестве и не любил показывать результат. «А уж когда до мрамора доходит…» — Бет тяжело вздохнула и махнула рукой.

Познакомился я и с хозяином острова — таинственным Георгием. Наполовину седым, наполовину черноволосым, горбоносым, смуглым, суховатым и вообще-то очень необщительным человеком. Как оказалось, я возбудил его любопытство еще в большей степени, чем он мое. Он не выдержал и пригласил меня как-то вечером распить бутылку вина в свою капитанскую каюту.