Граница горных вил
Шрифт:
Я подъехал к дому Рён во второй половине дня. Было светло, тепло и тихо, лишь у входа в дом Олли постукивал топориком и мастерил. Он виртуозно обращался с деревом: и строил, и столярничал, и резал. Потребность что-то создавать из дерева, по-моему, заменяла ему потребность в разговорах: Олли был очень молчаливым человеком. Мне показалось, что, когда я подъезжал, он вкладывал в свой деловитый стук какую-то заботу или горе — такой у него был сосредоточенно-удрученный вид. Мы поздоровались, и я спросил его, что тут стряслось, заранее готовясь к новым бедам. Олли поднял темные опечаленные глаза.
— Ничего особенного. Дети опять поругались.
— Из-за чего?
— Да кто их знает! Все вроде шло хорошо, и вдруг гляжу — они уже не разговаривают. Надулись
— Лишь бы не умирали, — ответил я беспечно. Хотел добавить: «Милые бранятся — только тешатся», но проглотил эту бестактность. Во-первых, идиому не переведешь, а местного эквивалента я пока не встречал. Во-вторых, с какой стати так сразу уж и «милые»? Просто столкнулись два подростка со вздорными характерами. Дени всегда с девчонками не ладил. Тут, правда, ситуация другая, на мой взгляд. Это для Олли Рён девчонка, а для Дени — взрослая девушка. Обоим им как будто по семнадцать. Хотя я не спросил, сколько лет Рён. Наверно, боялся услышать что-то вроде: «Прошлым летом как раз стукнуло сто». Но Дени — почти ребенок, а Рён — взрослая красавица с замашками величественной неприступности. Инге, как выяснилось, тоже отнеслась к ссорам детей легко (а дети ссорились по двадцать раз на дню). Первое время после кризиса Дени был слаб и напоминал ангела покладистым, кротким нравом. Тогда Инге очень о нем беспокоилась и взяла на себя большую часть заботы о больном, отодвинув и Рён, и Олли. Но стоило ему в первый раз крепко поспорить с Рён, как Инге успокоилась (совсем как говорила Бет), сказала, что с ним все в порядке, и вернулась к своему хозяйству.
А Олли остался. У него была своя, подспудная причина переживать за Дени. Он однажды мне признался, что ему всегда хотелось иметь сына. Он даже позавидовал, когда у нас родился Николка. Я отшутился, что, мол, дело поправимое.
— Да как сказать? — ответил тогда Олли. — У нас ведь три дочки. Рён младшая. Одна уехала на мою родину, другая — на родину Инге. А Рён вроде бы осталась с нами, тут недалеко.
Я был тогда немного пьян от всех волнений и заявил, что в сказках сын часто рождается как раз после трех дочек. Только им, этим дочкам, ни в коем случае нельзя поручать коляску с братиком — упустят. Кто-нибудь унесет у них ребенка из-под носа.
— Это точно, — кивнул Олли. — Уж Рён точно коляску доверять нельзя. Уронит в водопад.
Теперь же, как я понял, Олли так прикипел душой к Дени, что никакого другого сына уже не хотел. Он, может быть, втайне выстроил простое и красивое решение этой проблемы, но дети портили все дело и ссорились без передышки.
— Ничего, — сказал я в утешение грустному Олли, — Дени вырастет, поумнеет и не будет с ней ругаться. Он еще в самом деле маленький.
Олли определил моего каурку в свободное стойло на отдых, и мы пошли в дом. Рён и Дени обрадовались моему приезду и даже как-то замяли свою ссору. То есть оба сделали вид, что ничего особенного не произошло. Сказать, чтобы Дени уже почти выздоровел, было бы, на мой взгляд, преувеличением. Он бы встал и ходил, если бы мог, но он пока еще сидел, прозрачно-серенький, привалившись к стенке, и быстро уставал. Но я не мог откладывать свои расспросы, хотя они обещали быть очень тяжелыми. Дени взглянул на меня исподлобья и спросил:
— Андре нашли?
И сразу потемнел, когда узнал, что не нашли. Он рассказал мне всю свою историю. Рён и Олли слушали наш разговор, пристроившись чуть в стороне, вне поля зрения Дени — как будто их и не было.
Он рассказал, что ехали они сначала коридором, потом выбрались на обычную дорогу. Там всего одна дорога, по которой может проехать машина или телега. Думали сначала добраться до утеса, взглянуть на базу, а потом ехать к Стояну и расспросить его, как обстоят дела. Ну а там — по обстоятельствам.
Их подбили еще до поворота на утес. Видимо, там находился пост или засада. Ни у кого из троих наших ребят щит не был включен. Они почему-то не думали, что находятся уже в опасной зоне. Стефан — он был за рулем — погиб сразу: в него специально
— Как их вызвали? — спросил я.
— Ракету пустили.
Их заперли в каком-то пустом складе. Рикардо даже не пытались оказать какую-нибудь помощь. Дени нашел внутри ангара довольно острую железную подпорку и попытался перетереть веревку на своих руках. За этим его и застали.
Расправа была садистской, и о подробностях мы вспоминать не стали. Охотники не сильно покалечили Дени — хотели продолжать на другой день, но на его глазах долго и зверски добивали раненого Рикардо. Оба тела пограничников они сожгли, и ремни сгорели вместе с ними, ничем не защитив ребят. Дени пообещали, что его тоже сожгут под конец, но живьем. И оставили в том же складе, с часовым. Только забыли, что веревка была уже почти перетерта, а часовой не сообразил, что Дени пристроился все к той же железяке. Часовой был новый, не из тех, кто вошел в ангар в первый раз. Каким-то чудом — или отчаяньем — среди ночи, когда часовой начал поклевывать носом, Дени оборвал веревку, врубил щит, огрел им ничего не понимавшего, даже не успевшего поднять тревогу часового. Разоружил, раздел, жидким огнем из своего ножа вырезал выход из ангара с той стороны, которая смотрела на глухие задворки базы, забрал оружие и попытался выбраться на волю. Дени видел у Дьюлы карты этих мест и пошел к хутору Стояна, но заблудился в темноте. Сделал огромный крюк, среди дня снова вышел к базе, да еще был замечен с поста: оттуда дали ракету. К счастью, Дени оказался наверху, а охотники — внизу, в долине, но это было очень небольшое преимущество, минут на десять-пятнадцать. Дени больше не стал искать дорогу к людям, наоборот — побрел по лесной тропке к далекому водопаду.
— Что им тут нужно, ты не понял случайно? — спросил я.
— Я слышал один странный разговор. Они, как и мы, искали какой-то люк, старую шахту. Их командир орал (ну и язык у них — помесь всего, что только можно намешать), что всем им головы поотрывают. Начальству позарез нужен этот люк, а они до сих пор его не обнаружили.
— Они действительно ходят в респираторах?
— Они надевают их время от времени. А иногда так дышат.
На базе, видимо, хорошо прибрались, прежде чем уйти оттуда. Мне пришло в голову, что трое суток открытой границы — срок, выговоренный именно для поисков таинственного люка. И они спасли Дени. Не будь у охотников этого времени в запасе, его убили бы сразу, вместе с Рикардо. Эта экспедиция, вероятно, сочла его одним из пограничников, а не тем, кого имело смысл брать в заложники.
Бредя к водопаду, Дени уже ни на что не надеялся. План у него был безысходный.
— Догонят — буду отстреливаться. Перебью, если смогу. А нет — так последняя граната себе. Живым больше не дамся.
— Ты же был под щитом.
— А я как-то сознание терял, что ли. Не знаю даже почему. Сильно достали, наверно. Вот я и боялся, что они найдут щит, пока я буду в отключке, а это хуже всего.
Он замолчал, закрыл глаза, потом сказал сквозь зубы:
— Я до них доберусь. Раньше, позже, но они от меня не уйдут. Я раньше не смог бы выстрелить в человека, но в этих — сколько угодно.
— Ты подожди, приди в себя немного, — попробовал я его успокоить. — Их все равно сейчас здесь нет.
Он кивнул не открывая глаз. У Рён на коленях лежали сжатые кулаки, и я подумал, что она сейчас тоже потребует себе «ружье», чтобы перебить эту гнусную банду. Даром что Рён, в отличие от Дени, стрелять не умела почти наверняка. Но Рён сидела молча, а потом неслышно встала и вышла. Олли тоже не выдал своего присутствия. Я еще попересказывал городские новости и остался у них до утра. После ужина у нас состоялся еще один разговор, уже общий. Я попытался отвлечь Дени от мрачных мыслей и жажды мести и стал вслух рассуждать о других вещах.