Граница проходит рядом(Рассказы и очерки)
Шрифт:
Димченко скосил глаза на Колышкина и догадался, что на этот раз ефрейтор тоже ничего не понял, хотя и служит на границе второй год.
Дорогой ковер
— Неверные ступили на нашу землю, — сказал ему тогда Дурды-хан. — Они угонят наш скот, уведут жен и невест, надругаются над ними, а села сожгут…
Ах, да что теперь вспоминать, как одурачил простого аульного парня хитрый Дурды-хан! А дрался Берды с неверными отчаянно. Два раза спасал он своего главаря от сабельных ударов красных джигитов, а однажды, молодцевато вздыбив коня, уберег курбаши от пули. Но и Дурды-хан умел быть благодарным.
— Славный, Берды, был у тебя скакун, — сказал он. — Джигит без коня, что стрелок без оружия. Возьми из моего табуна самого лучшего…
Дурды-хан знал, что делал. На коня выменял душу смелого джигита. Такие в банде нужны, без них не смог бы одноглазый так дерзко налетать на аулы и беспощадно расправляться со всеми, кто поддался агитации неверных. Жесток был Дурды-хан, ой, жесток! Ей, жестокости, учил он и своих басмачей.
«Голову, голову мне его доставьте!» — требовал курбаши, когда узнал, что оборванец Курбан Чарыев возглавил в Кашлы аульный Совет.
Может, тогда впервые дрогнуло сердце Берды, может, с того момента и вкралось в душу сомнение: той ли дорогой пошел? Стало быть, не так плохи красные джигиты и их новые порядки, если большим начальником в селе сделали справедливого и честного бедняка Курбана. Против кого же он, Берды, дерется? Ради чего дерется? Но слишком глубоко увяз в грязных делах басмач Джумаев со своим жестоким главарем, слишком много сделано непоправимого, чтобы вернуться в свой аул с повинной. Да и Дурды-хан не простил бы измены. В страхе держал он своих бандитов. У всех на глазах, как капустный кочан, слетела с плеч голова у Ораза Хидырова, когда тот отказался обезглавить председателя аульного Совета.
— Теперь все вы со мной одной веревочкой связаны, — говорил курбаши, как буравом, сверля людей единственным глазом. — Живыми попадемся в руки неверных, всех вздернут на одном карагаче.
В последнем бою с пограничниками банду Дурды-хана разбили наголову. Курбаши погиб в рукопашной схватке, оставшихся в живых пленили. Не успел тогда Берды перерезать себе горло. Обессиленная рука, надрубленная в предплечье, не слушалась. Окровавленный, скрипя зубами от боли и злости, лежал он под фисташковым кустом и обреченно ждал, когда на шею набросят веревку. У него кто-то вырвал нож, зло замахнулся кулаком, но не ударил…
Долгие годы провел Джумаев далеко от Туркмении. Многое понял за это время, многому научился. И хотя стыдно было возвращаться в свой аул, по нему тосковал, вспоминая родные места с щемящей сердце человеческой болью.
Председатель аульного Совета Курбан Чарыев встретил Джумаева незлобно.
— Ошибка все это, — сказал он, посадив против себя Берды. — Ты — жертва обмана. Да разве тебя одного втянул тогда в банду Дурды-хан! Твое место было с нами. Больше
Нет, не без пороков возвратился в родной аул Берды Джумаев. Конечно, он рад был такому приему, и работа пришлась по душе. Но никто не выселит из его души аллаха. Увидел Берды в селе большие перемены, порадовался им. Однако многое в новых порядках ему не понравилось. Молодежь почти вся отреклась от всевышнего. Не верит в него и сам председатель аульного Совета. Его жена не носит борык, сняла яшмак. Да и другие женщины прикрывают рот только тогда, когда увидят стариков.
Молодежь ведет себя совершенно бессовестно. Парни и девушки вместе ходят в клуб, поют песни, пляшут. Сам Курбан Чарыев против калыма. Ах, сын он шайтана! Отдавать девушку замуж без калыма — слыханное ли дело? А что в коране сказано?..
Много лет прошло с тех пор, как Берды вернулся в родной аул. Много с тех пор протекло по колхозным арыкам воды. Постарел, поседел Джумаев. Уже давно зовут его почтительно — Берды-ага. В его доме семеро внучат. Любит он их по-дедовски, казалось бы, одинаково и все-таки, заметно всем, — больше предпочтенья отдает внучке Соне. Да это и понятно: внуков-то полон дом, а внучка — единственная. И ничего больше Берды-ага не желает, как дожить до ее свадьбы. Он и жениха уже Соне присмотрел, поливальщика Йылгая, внука соседа Сапара. Йылгай парень тихий, послушный и, главное, от мусульманской религии не отрекся. Более подходящего мужа для своей любимицы Берды-ага в ауле не видел, а старому Сапару не раз снилась легко порхающая в его доме красивая пичуга-щебетунья, внучка соседа.
Бывало, старики, отдав дань аллаху, сходились после вечерней молитвы у дувала, подолгу молча сидели на корточках, заложив под язык по щепотке наса. Они давно решили: быть осенью свадьбе. Но стариков больше волновала деловая сторона предстоящего брака — калым. Здесь их интересы резко расходились. Соседи боялись прогадать: один намеревался запросить как можно больше, другой — дать предельно меньше.
— Да поможет нам аллах! — вслух высказывался кто-нибудь из них, хитро пряча под тельпеком свои мысли, и поднимался с корточек, давая понять собеседнику, что пора расходиться по домам.
Не встрепенулась радостно от слов деда Сона, не заблестели счастьем ее глаза.
— Йылгай парень неразговорчивый, но деловой, — мягко говорил ей Берды-ага. — И душа у него добрая. Он в обиду тебя не даст…
Опустила голову Сона, собралась с духом, ответила кротко:
— Он мне, дедушка, не нравится…
А кто ей понравится? Кто по душе придется? У Берды-ага при таких мыслях замирало сердце. Только бы не подвернулся какой-нибудь комсомолец, безбожник. А впрочем, напрасны эти опасения. Как он, глава дома, скажет, так и будет.
Но что-то неспокойно стал вести себя сосед-приятель. Не случайно, видимо, Сапар-ага сказал ему однажды:
— Пограничники зачастили в наш аул. Ко всем присматриваются, везде заглядывают…
На что хитрый сосед намекал? Посторонних людей в Кашлы нет. Все свои, все на виду. Кто чем занимается, тоже никому не секрет. К Берды-ага у них претензий быть не может. В чем когда-то был виноват, за то и получил по заслугам. Да, старик Джумаев не с распростертыми объятиями их встречает, увидит — боязливо свернет в сторону. И это дело его личное.