Граница у трапа
Шрифт:
Начинал свой сложный путь обогащения Ильяшенко давно.
Еще в школе воровал в раздевалке шапки, шарфики, чистил карманы. Лишь однажды был уличен в продаже ворованной вещи, но сумел выкрутиться, свалить вину на другого.
В институте, прикрываясь крестьянским происхождением, устроился слесарем в душевые общежития, чтобы сводить концы с концами. Сводил неплохо — все пять лет взимал мзду, отпирая душевые ночью для бескомнатных влюбленных. Тогда-то понял, что деньги можно делать на любой работе. Надо лишь пораскинуть
Составив список наиболее «денежных» специальностей, запрятал подальше диплом института культуры, в котором значился клубным режиссером, стал работать дамским парикмахером, потом пробовал силы на бензоколонке, откуда едва не перекочевал в тюрьму, потом — мясником. Был вновь под следствием, отвертелся, потеряв, правда, все накопления.
Озлобился, стал пить, водить в свою трехкомнатную квартиру случайных женщин, которые вечно воровали у него по мелочам, затем, проснувшись однажды в загаженной комнате, решил — хватит. И поступил учеником на ювелирную фабрику, производившую «мечты и грезы» женщин. И мужчин.
Стал активистом, передовиком. Учитывая диплом, администрация вскоре назначила его бригадиром. Потом — мастером. Найдя прореху в делах начальника цеха, сумел устроить так, что того перевели черт знает куда.
На новом месте Ильяшенко поднял показатели и повысил дисциплину. При нем не стало опаздывающих на работу, а крючки на дверцах уборной были на месте. Его ставили в пример другим.
Не дожидаясь, когда все окончательно уверуют в его порядочность, стал действовать.
Зная технологию, как никто из его предшественников, провел первую операцию с чрезвычайной легкостью, что позволило купить «Москвич».
Внешне все оставалось по-прежнему — он витийствовал на собраниях, избирался членом и председателем всевозможных кружков и комиссий, поучал молодых, а в другой, закулисной, жизни был просто вором...
Если бы разверзлась палуба или клиенты перестали давать чаевые, Морозов удивился бы меньше. Но факт был налицо — Кучерявый не притрагивался к стакану с янтарным «Наполеоном».
— Завязал, — хмуро объяснил Кучерявый, сидя у иллюминатора на ящике консервированных ананасов. — Нельзя — мозги разжижаются...
Ни один, ни другой не обсуждали найденную в прошлом рейсе контрабанду. Более того — встречаясь в столовой или в коридоре, с натянутой улыбкой приветствовали друг друга и поспешно расходились, опасаясь остаться наедине.
И вот после захода в Латакию Кучерявый не выдержал, все же явился для выяснения отношений. Морозов чувствовал — компаньон что-то задумал. Он не стал корить за нарушение конспирации, молча поставил стакан, по пить Кучерявый не стал.
Это было плохим признаком.
Морозов немного побаивался «коллегу», от которого можно было ожидать и резких смен настроения, и приступов ярости. Он объяснял это влиянием
Он тихо радовался, обсчитывая «коллегу» самым бессовестным образом и, успокаивая себя, тут же придумывал оправдание — Кучерявому хватало на жизнь, а на большее он не наработал. Однако при всем этом понимал, что примитивный ум Кучерявого однажды дозреет, и напарник потребует своей доли полностью.
Пока, правда, этого не произошло.
— Что новенького? — бодро спросил он хмурого Кучерявого.
— То золото, на шлюпочной палубе — мое.
— Козе понятно.
— Тут ситуация намечается...
— Ну.
Кучерявый посмотрел на янтарную жидкость, отвернулся.
— Твой таможенник говорил, что все равно сыщут того, кто вез.
— Пугал. Пока ведь не нашли.
— Вот именно — пока. А у меня седых волос прибавилось. Тебе хорошо — у тебя везде свои люди... А я? Мне как быть?
— Сам виноват.
— Вот я и думаю...
— Думать иногда полезно, — поддакнул Морозов. — Было бы о чем.
Кучерявый посмотрел на свои руки, сжал их, шумно вздохнул, немного помолчал.
— Тут такое дело... Я сдуру все свои гроши ухнул на то мероприятие.
— Да ну? Так уж и все!
— Ну... Пару тысяч осталось. Но дело в том, что я хочу списываться. Я предупреждал. Устроюсь где-нибудь, пережду годик.
— Твое дело.
— Твое тоже, — с нажимом, зло сказал Кучерявый. — Я тебе о «рацпредложении» рассказал? Рассказал. Ты, я вижу, в этот рейс пустой пошел. Или сам все делаешь? В общем, ты мне должен...
— Да ну? И сколько же?
— Пятнадцать.
— Копеек?
— Тысяч. И брось хихикать!
Морозов расхохотался. Смеялся натужно, невесело, мозг сверлила мысль: схватить бутылку и — вдребезги о голову Кучерявого.
Наконец успокоился.
— Но почему пятнадцать, дружочек? Почему не три, не двадцать семь?
— Я все подсчитал.
Кучерявый вынул из кармана суперплоский миникалькулятор.
— Могу пересчитать в твоем присутствии.
Морозов молчал, обдумывал мучительную казнь Кучерявого.
— Считать?
— А если ничего не дам?
— Дашь!
По спокойному лицу Кучерявого Морозов понял, что у того все продумано основательно. Что делать с этой сволочью? Напоить недомерка, вывести на палубу, за ноги и... Не дастся. Самому на него донести? Ерунда! Купить? Пожалуй. За сколько? Сколько дать, чтоб он больше никогда не вякал?
— На берегу расплатимся, — сухо сказал Морозов. — Я с собой такие деньги не ношу. Расписку напишешь — берешь пятнадцать «кусков» за провоз золотых монет.
— Дулечки! — возмутился Кучерявый. — Ничего не писал и писать не буду.