Граница вечности
Шрифт:
В зале воцарилась тишина. Он взял верный тон скорбного смирения. Хорошее начало, подумал Джордж.
Джонсон продолжал в той же манере, говоря с достоинством, медленно. Если у него появилось желание ускорить темп речи, то он его решительно подавлял. Джонсон был в темно-синем костюме с галстуком и в рубашке с застегнутыми кончиками воротника, как полагалось по официальному этикету, заведенному на Юге. Время от времени он поворачивал голову то в одну, то в другую сторону, обращаясь ко всему залу и словно владея им.
Вторя Мартину Лютеру Кингу,
— Время требует от нас, — продолжал он, — не медлить, не останавливаться, не сворачивать в сторону и не задерживаться на этом трагическом моменте, а следовать дальше нашим курсом и выполнить то, что нам предначертано судьбой и историей.
Он сделал паузу, потому что раздались аплодисменты.
Потом он сказал:
— Наши первостепенные задачи здесь, на этом холме.
Это была кульминация. Капитолийский холм, где помещался конгресс, вел войну с президентом почти весь 1963 год. Конгресс обладал правом задерживать принятие законодательства и часто пользовался им, даже когда президент добивался общественной поддержки своих планов. Но когда Джон Кеннеди предложил свой законопроект о гражданских правах, они устроили забастовку, как поднявшиеся на борьбу рабочие на заводе, и препятствовали всему, упрямо отказываясь принимать даже рутинные законопроекты, пренебрегая общественным мнением и демократическими принципами.
— Что самое главное, — сказал Джонсон, и Джордж затаил дыхание в ожидании услышать, что новый президент поставит на первое место. — Никакой хвалебной речью нельзя почтить память президента Кеннеди и воздать ему честь более красноречиво, чем скорейшим принятием законопроекта о гражданских правах, чего он добивался так долго.
Джордж вскочил с места и захлопал от радости. И он был не один: снова раздался взрыв аплодисментов, и они длились дольше, чем до этого.
Джонсон выждал, пока они не стихли, и сказал:
— У нас в стране долго говорили о гражданских правах. Мы говорили в течение ста лет, если не больше. Настало время написать новую главу в наших законодательных актах.
Все снова зааплодировали.
В приподнятом настроении Джордж смотрел на немногие темнокожие лица в зале: пять конгрессменов, в том числе Гэс Хокинс от Калифорнии, который выглядел как белый; аплодирующие мистер и миссис Райт в президентской ложе; несколько негров среди зрителей на галерее. Их лица выражали радость и надежду.
Затем его взгляд остановился на рядах позади Кабинета, где сидели сенаторы, в большинстве южане, с недовольными и скептическими лицами.
Никто из них не аплодировал.
* * *
Шестью днями позже в небольшой комнате рядом с Овальным кабинетом Скип Дикерсон сказал Джорджу:
— Наш единственный шанс — петиция об освобождении от обязанностей.
— Что это?
Кивком Дикерсон откинул пучок волос со лба.
— Это решение конгресса об
Джордж был обескуражен: неужели нужно пройти через эти таинственные процедуры, чтобы дедушку Марии не бросили в тюрьму из-за того, что он подал заявление на включение его имени в списки избирателей?
— Я ничего не слышал об этом, — признался он.
— Нам нужно большинство голосов. Демократы Юга будут против нас. По моим подсчетам, нам будет недоставать 58 голосов.
— Чушь. Для того чтобы мы сделали доброе дело, нам нужна поддержка 58 республиканцев?
— Да. Вот тут-то без тебя не обойтись.
— Без меня?
— Многие республиканцы утверждают, что они за гражданские права. В конце концов, их партия — партия Авраама Линкольна, который освободил рабов. Мы хотим, чтобы Мартин Лютер Кинг и все негритянские лидеры обратились к их сторонникам-республиканцам, объяснили им эту ситуацию и призвали их голосовать за петицию. Суть в том, что ты не можешь быть за гражданские права, если ты не за петицию.
Джордж кивнул:
— Согласен.
— Некоторые скажут, что они за гражданские права, им не нравится процедурная спешка. Им нужно разъяснить, что сенатор Говард Смит — сторонник сегрегации до мозга костей, который расшибется в лепешку, чтобы его комитет обсуждал законопроект, пока не будет поздно. Он не только затягивает его принятие, но и саботирует его.
— Так и есть.
В этот момент в дверь просунула голову секретарь и сказала:
— Он готов вас принять.
Как всегда, Джорджа поразил один рост Линдона Джонсона — 188 сантиметров. Но это еще не все. У него была огромная голова, длинный нос и уши, как оладьи. Он пожал Джорджу руку и потом, продолжая держать ее, другой рукой обхватил Джорджа за плечи, стоя настолько близко к нему, что Джорджу стало неудобно.
— Джордж, — обратился к нему Джонсон, — я просил всех людей Кеннеди продолжить работу в Белом доме и помогать мне. Вы все заканчивали Гарвард, а я учился в педагогическом колледже штата Техас. Так что я нуждаюсь в вас больше, чем он.
Джордж не знал, что сказать. Такое почтение удивляло. После короткой паузы он сказал:
— Я здесь, чтобы помочь вам, чем только смогу, мистер президент.
В этой ситуации тысяча человек, должно быть, говорили такое или нечто подобное, но Джонсон среагировал так, словно он слышал это впервые.
— Я ценю ваши слова, Джордж, — пылко произнес он. — Благодарю вас. — Потом он перешел к делу: — Многие просили меня смягчить законопроект о гражданских правах, чтобы южане легче его проглотили. Мне предлагали отменить запрет на проявление сегрегации в общественных местах. Я не хочу этого делать, Джордж, по двум причинам. Во-первых, потому, что они будут с ненавистью относиться к законопроекту независимо от того, жесткий он или мягкий, и я не верю, что они поддержат его независимо от того, насколько я его смягчу.