Граница
Шрифт:
Он едва заметно прильнул щекой к её ладони. Затем выпрямился и сказал: "Мы с твоей матерью не могли иметь детей. Мы пытались много лет, но ничего не получалось. Не знаю, задумывалась ли ты об этом... в общем, нам было лет на десять-пятнадцать больше, чем родителям твоих друзей. Мы подали заявку на усыновление за три года до того, как... как они нашли тебя".
"Что значит - нашли?"
"Тебе было два года. Тогда они нашли эту пару в чаще леса. Всего пять километров вглубь леса от того места, где жили мы. Где ты живёшь теперь.
Думаю,
Он закрыл рот, открыл вновь с вязким звуком. "Налей мне воды, пожалуйста".
Тина встала, подошла к крану, наполнила водой чашку для кормления -
в чаще леса
– вернулась и дала её отцу. Она понаблюдала, как он пьёт, маленькими-маленькими глотками, едва двигая морщинистой шеей. Он был худым сейчас, но и в лучшие свои дни был стройным, как и её мать. Она видела фотографии бабушки и дедушки со стороны их обоих...
Она вздрогнула. Немного воды пролилось отцу на подбородок, закапало на грудь.
Всё уходит, подумала она. Бабушка и дедушка с отцовской линии, с материнской. Дом их семьи. Альбом с чёрно-белыми фотографиями, вся линия, тянувшаяся сквозь время, теперь исчезла. Он не принадлежал ей. Высокие, сильные люди на полях, у своих домов, на пляже. Необычная фермерская семья. К которой конечно она не принадлежала.
"Шаги...", услышала она собственный голос.
"Да", сказал отец. "Не знаю, что именно ты хочешь услышать, но это был серьёзный случай... безответственности, я бы так сказал. Ты ползала по земле без какой-либо одежды, хотя был уже октябрь, и у них даже не было еды. Ни электричества, ни воды, ты даже говорить не умела. У них даже не было дома, это был скорее шалаш. Одни только стены. Они разводили огонь на земле. Так что ты была... изъята. И в конце концов попала к нам.
На её глаза навернулись слёзы. Она смахнула их, закрыла рот рукой и уставилась в окно.
"Моя милая девочка", сказал отец голосом без выражения. "Я не могу до тебя дотронуться, а ведь должен был бы сейчас".
Тина не шевельнулась.
"А мои родители? Что с ними случилось?"
"Я не знаю".
Она поймала его глаза. Не стала отводить взгляд. Отец глубоко вздохнул. "Они оказались в психиатрической клинике. И умерли. Оба. Очень быстро".
"Их убили".
От жёсткости её ответа отец вздрогнул. Его лицо прибавило в возрасте. "Да", сказал он. "Наверное, можно это расценивать и так. По крайней мере, я так думаю теперь". Его глаза с мольбой искали её. "Мы сделали так, как считали лучше. Это не мы решили, что тебя нужно взять под опеку. Мы просто приняли тебя... как своего ребёнка. Когда всё уже произошло".
Тина кивнула и поднялась на ноги. "Я понимаю", сказала она.
"Правда?"
"Нет. Но возможно пойму". Она посмотрела на него свысока, сидящего на кресле-каталке. "Как меня зовут", спросила она. "Они дали мне имя?"
Голос отца был настолько слаб, что ей показалось, что он сказал "Ева". Она наклонилась к его устам. "Как ты сказал?"
"Рева. Они называли тебя Рева. Я не знаю, имя ли это или просто... но они так говорили".
"Рева".
"Да".
Рева.
Он вглядывалась в окна, сидя в автобусе из Норртелье. Туда, за изгородь, вглубь леса. Значимость строя одинаковых деревьев возросла. Она всегда думала, что принадлежит лесу. Теперь она знала, что это так.
Рева.
Кричали ли они её имя, когда были заперты в белых комнатах?
Она представила клетки с обитыми стенами, тяжёлые железные двери с отверстиями для осмотра. Представила, как её мама и папа бьются об стены, криками умоляют выпустить их обратно в лес, вернуть им дитя. Но вокруг лишь непоколебимые, закрытые лица персонала психушки. И ни капельки зелёного, никаких растений.
Без одежды, хотя был уже октябрь, и у них даже не было еды.
Ей никогда не требовалось много еды, а ещё она не любило то, что предлагают в ресторанах и кафе. Ей нравились моллюски, суши. Сырая рыба. И никогда она не замерзала, какой бы низкой ни была температура.
Они безусловно знали, как ухаживать за собственным ребёнком. Но начало шестидесятых, попытка социальной инженерии - улыбающейся матери в цветочных фартуках, годы рекордов, стройка, известная как Проект Миллениум. Огонь на земле и пустота в кладовке, если у них вообще была кладовка. Такое не разрешалось.
Тина слышала, что людей стерилизовали аж до семидесятых. То же самое случилось с её родителями?
Психиатрическая клиника.
Она не могла выбросить из головы картинку белых комнаток, своих родителей, запертых каждый в своей камере, кричащих до хрипоты, пока они не умерли от горя. Она попыталась убедить себя, что, может, это было к лучшему. Что иначе их безответственность могла стоить ей жизни. Но она ведь пережила как минимум одну зиму, разве не так? Самую тяжёлую зиму, первую зиму для младенца. И это они помогли ей в этом.
В глазах расплывались от слёз силуэты хвойных деревьев, что росли по обочинам дороги, за оградой. Проволочной оградой, удерживающей в стороне дикую жизнь.
Держите лес подальше от нас. Приручите его. Оградите его.
Воре. Сколько он знает об этом? Всегда ли он знал, кем является, или тоже пережил тот момент, когда реальность свалилась на него, и ему пришлось переосмыслить всю свою жизнь?
Она вытерла слёзы кулаками, упёрлась лбом в стекло и провожала лес взглядом.
Коттедж был пуст. Мебель конечно была на месте, но его чемодан, инкубатор, камера, бинокли и книги исчезли. Она переложила полотенца на верхнюю полку в шкафу. Картонная коробка тоже исчезла.
Он покинул её даже не попрощавшись.
Нет. Блокнот остался на столе. Она подняла его, что бы проверить, нет ли под ним записки. Не найдя ничего, пролистала сам блокнот. Он открылся на середине, обнаружив небольшую стопку фотографий. Она посмотрела на верхнюю. На фото был... хиисит.