Гранитный линкор
Шрифт:
Знаю, та не забудет,
Помнить ласково будет,
Пусть сожмет мой подарок
В горячей руке...
— продолжал петь Семен. И будто не губы, а сердце шептало эти простые, близкие каждому воину слова.
А о ней, о далекой,
Я всегда вспоминаю
И грущу, как она
Обо мне, в тишине...
Но ее не ломает,
Не ломается дружба,
Не сгорает в огне.
— Правильно, Сеня, будто мою душу на струны выкладываешь! — горячо шепчет другу Егоров. — Как это? «Не ломается дружба, не сгорает в огне»! Хорошо!
В землянке уже негде сидеть. Матросы открыли дверь, вырвавшаяся на простор песня поплыла над голыми сопками и заснеженными землянками.
Из холодной траншеи,
Неуютной землянки
Пусть плывет моя песня
К родной стороне.
Сероглазой расскажет,
Сердце друга покажет,
Чтобы помнила всюду
Она обо мне...
— Эх, войне бы скорее конец! — говорит старшина своему соседу.
Если пуля нагрянет,
Сердце жить перестанет,
Смерть поставит свою
Костяную печать.
Засыхают березы,
Отцветают и розы.
Дружба — нет! — не умрет,
Песней будет звучать!..
Совсем тихо пропел последние слова Семен и, положив на колени гитару, задумчиво посмотрел в открытую дверь.
Разведчики не шевельнулись. Они будто продолжали слушать каждый самого себя, свою сокровенную думу о далекой любимой, об отце, о матери, о детях, о друзьях. И казалось, нет такой силы, которая могла бы оторвать их от этих дум. Но такая сила нашлась.
— Идет! — радостно влетел в распахнутые настежь двери чей-то звонкий голос. И это «идет» разорвавшейся фугаской выбросило матросов из землянки. Некоторые от радости влезли на крышу землянки,на
— Вижу, в районе высоты сто пять движется черная точка! — наблюдая в бинокль, докладывал Арбузов. — Братцы! Сумка на нем... больше, чем он! Каждому по десяти писем будет!
— Встретим!—и матросы бросились навстречу письмоносцу.
В-землянке остались Ерохин и Егоров.
Долгожданный почтальон со щеголеватыми бачками важно шел по узенькой тропинке. Вещевой мешок, висевший у него за плечами, был объемистый и тяжелый. На многочисленные вопросы встретивших его разведчиков он сознательно, чтобы поманежить, отвечал небрежной шуткой: выдерживал марку фронтового любимца.
— Сашенька, дорогой! Скажи, мне что-нибудь есть?
— А как же, этот вещевой мешок весь твой.
— А мне?
— Тебе завязки от мешка.
— На фамилию Гришкина... не помнишь?
— А как же, помню: голубой конверт и поцелуй вместо марки!
— Ну, не терзай душу! — начинали злиться матросы. — Говори правду.
— Правду-то я, братишки, в мешок запрятал! Вот приду в землянку, развяжу мешок — и сразу узнаете ее, матушку!
В землянке второго взвода снова стало тесно и жарко от горячего нетерпеливого дыхания разведчиков.
Письмоносец, не торопясь, почесал щегольские бачки, снял из-за спины мешок, с трудом сдерживая улыбку, поставил его около себя на стол, медленно развязал, минуту порылся в нем и уже серьезно сказал:
— Писем сегодня нет, одни газеты.
Все сразу притихли, помрачнели, а некоторые стали разочарованно выходить из землянки.
— Есть только одно! — разыскивая кого-то глазами, загадочно сообщил почтальон.
Матросы снова сгрудились около письмоносца.
— Кому же? Кому? — раздались торопливые голоса.