Граждане Рима
Шрифт:
Лицо Лавиния было бледно и потно от гнева.
— Может, объяснишь, зачем ты пытался связаться через мою голову с Ренатом? Надеюсь, сможешь.
Клеомен был уже слишком зол, чтобы ответить униженным, виноватым голосом, как того хотел Лавиний.
— Почему меня не пускают к Варию?
— Потому что незачем тебя к нему пускать. У тебя сотня человек и важное дело, на которое тебе плевать, мало того — ты и меня под монастырь подвел. Никак не пойму, зачем я только доверил тебе этот пост.
— Когда его выпустят?
— И ведь я не раз тебя предупреждал, но ты сознательно не хотел меня слушать…
— Так закрываем мы дело или нет? Теперь двух мнений быть не может.
Лавиний кисло посмотрел на него, но сказал:
— Торопишься. Он все еще единственный главный подозреваемый в убийстве.
— Как можно теперь подозревать его в убийстве?
— Его жена мертва на все сто. Алиби — коту под хвост, ты сам это доказал.
— Ладно, но теперь у нас есть еще один свидетель, самый факт существования которого делает признание, мягко говоря, странным, сударь. Свидетеля, который настаивает, что Варий не убийца.
— Есть другие варианты? А то что-то мне твой тон не нравится.
Клеомен посмотрел на Лавиния и неожиданно почувствовал легкую дрожь. Впервые за всю их беседу он слегка сгорбился, как того требовало положение, словно извиняясь, потупил глаза и ничего не ответил.
Лавиния это слегка смягчило, и он снизошел до объяснений:
— Возможно, люди, которые допрашивали его, зашли слишком далеко. Должно быть, он решил, что мы хотим услышать от него именно это. Это еще не означает, что весь огород, который он нагородил, неправда. Вполне вероятно, он намеревался или пытался убить Марка Новия, который, боюсь, лепечет что-то бессвязное. Кажется, он думает, что все в мире, кроме Вария, хотят убить его, включая людей, попросту несуществующих. Я сам слышал от преторианцев. Он разговаривает со стенами и предметами. Настоящая трагедия. Я, конечно, не врач, но вспомни сам, что случилось, и вдруг такое предательство…
Клеомен выслушал только первую часть сказанного Лавинием, но тщательно обдумал ее, как будто в словах начальника в любой момент могло вспыхнуть, высветиться иное, более сложное значение. Наконец он спросил спокойным, но охрипшим от волнения голосом:
— Признание, полученное под пыткой?
— Ну, хватит, хватит. Такое только в книжках бывает. Я не сказал «под пыткой».
— Тогда что же…
Лавиний слегка постучал пальцами по столу, словно пытаясь устало втолковать докучному, непонятливому ребенку и без того до предела разжеванный смысл своих слов, и произнес:
— Я сказал: по мере возможности. Применить. Более жесткие меры.
Клеомен тоже успел подумать об этом и резонно спросил:
— Что это значит?
Какое-то время Лавиний молчал. Наконец заметил:
— К подследственным.
— Но он римский гражданин, мы не можем… кстати, как насчет сластей?
— Что насчет сластей?
— Но ведь они были отравлены, не так ли? Варий сам чуть было не покончил с собой с их помощью, верно? Если он убил жену, не используя их, и больше никого не убивал, зачем они тогда?
Лавиний снова вздохнул:
— Никакой информации о яде у меня нет.
— В моем рапорте все сказано.
— У меня нет сейчас твоего рапорта. Наверное, им кто-то занимается. Так или иначе — зачем невинному человеку бегать с какой-то отравой, да еще пытаться покончить с собой, ничего не объяснив?
Именно этот вопрос уже несколько недель поддерживал уверенность Клеомена в виновности Вария, и он до сих пор не знал на него ответа. Тем не менее он уже собирался сказать, что сласти из дворца, и нам это известно, но, переводя дыхание, снова почувствовал дрожь и подумал: зачем я трачу время, пытаясь убедить его в том, что он и так уже знает? Он сам в этом замешан.
Он только посмотрел на босса, не зная, что еще сказать. Внезапно им овладел страх — страх напомнить Лавинию о том, что известно ему, Клеомену.
— Я хочу встретиться с его адвокатом, — неуверенным тоном сказал он наконец.
— Делай, что хочешь, только в личное время, — оборвал его Лавиний.
— И сделаю, — так же резко ответил Клеомен и тяжелой, воинственной поступью вышел из кабинета, из здания — на улицу. По крайней мере в данный момент он не понимал, сам ли уходит в отставку или его увольняют.
Какое-то время он провел в кабаках, в окрестностях Рима, пытаясь по дальнодиктору выловить адвоката, который, по логике вещей, должен был представлять интересы Вария. Когда Клеомен наконец дозвонился до него, адвокат не проявил ни малейшего интереса к тому, что он сказал.
— Но я арестовал вашего клиента, — настаивал Клеомен. — А теперь, мне кажется, у меня есть данные в его пользу.
— Тогда оставьте свое имя и адрес, я свяжусь с вами позже.
— Правда? — сердито спросил Клеомен, и адвокат повесил трубку.
После этого Клеомен мог думать единственно о том, как выяснить, действительно ли Марк Новий разговаривает с несуществующими людьми. Приехать в Келиан ему, как и Сулиену, подсказала мысль о Луции Новии, но у Клеомена были кое-какие основания надеяться, что это правильная мысль. За два часа до этого он разговорился с консьержем соседней виллы поменьше, который видел, как сегодня ближе к вечеру к холму подъехали с севера две большие темные машины.
— Все это насчет Лео и Клодии… — пробормотал Клеомен, — и что народ обманывали люди из окружения императора… и Варий…