Граждане Рима
Шрифт:
Но Клеомен постоянно думал о том, что сказал ему Варий про госпожу Макарию, и еще чаще — о том, как Варий вел себя во время того разговора: о том, как он далеко не сразу поверил, что Клеомен действительно подозревает его, о его странном смехе. Клеомену сказали, что, поскольку дело касается императорской семьи, он не должен ни с кем обсуждать его до окончательного разрешения. С этим он спорить не стал. Но его одолевало слишком сильное беспокойство, и он продолжал следить за делом.
И вот, хотя он отчитался обо всем, что говорил ему Варий, он как-то отпросился на полдня и поехал на виллу в Тускулуме, где уже кишмя кишели охранники и преторианские гвардейцы, которым его появление определенно не понравилось. Он не стал путаться под ногами — просто потолковал
И вот теперь, стоя в потемках Келианского холма и глядя на мрачно нахмурившихся подростков, он начал снова, словно до сих пор разговаривал во сне.
— Кто вы такие? — спросил он. — И что здесь делаете?
— Я уже сказала, — терпеливо ответила Уна. — Мы ищем Марка.
— Ах да, вы же встретились в Толосе, — произнес Клеомен жизнерадостно, на грани истерики. — Так вот где он все это время был?
— Нет, не все время.
Дама посмотрел на Уну, и та поняла, что его страх перед центурионом не прошел, и решила, что ни словом не обмолвится о Хольцарте, даже о рабстве, если только не вырвется само.
— Вы арестовали Вария… так вы из охраны или преторианец? — спросил Сулиен.
Клеомен снова обратил внимание на тон, каким были произнесены слова, на то, что в них слышится страх, и снова посмотрел на второго молодого человека, стоявшего немного на отшибе, словно приготовившегося сбежать, но связанного невидимыми путами.
— В каком-то роде из охраны, — фыркнул Клеомен, — но, думаю, теперь это вряд ли кого беспокоит.
— Мы требовали вознаграждения, пока он не сказал нам, что намерен делать, — быстро, но необычайно ясным, отчетливым голоском продолжала девушка. — Мы знаем об отравленных сластях, а от кого еще мы могли узнать, как не от него? — Клеомен чуть не подпрыгнул от удивления. — Они убили Гемеллу, хотя, конечно, яд предназначался ему. Похоже на правду, разве нет?
Два с половиной дня Клеомен искал хоть кого-нибудь, кому мог бы открыться, но в то же время действовал осторожно, не делая поспешных выводов, ожидая, пока сам поверит в справедливость собственных сомнений. Теперь, в растерянности и замешательстве, он понял, что складывает оружие перед сжатым рассказом о своих же поступках. Все в целом казалось теперь такой похожей на сон бессмыслицей, что он не видел оснований упрямиться.
— В признании Вария о яде не было ни слова, — медленно, с расстановкой начал он. — И мне так и не удалось увидеть эти самые сласти и даже мой рапорт. Эти люди пытались… остановить меня. Да, теперь это ясно. Я плохо делал свою работу с тех пор, как прочел это. Лавиний так и сказал: не твое дело устанавливать причины смерти, это не в твоей компетенции. Он спросил, приходилось ли мне видеть задушенных, а мне не приходилось, трупы, да, но не задушенных, и все же я видел ее.
— Клеомен, над этим делом работает хорошая команда, — вполне дружелюбно сказал ему Лавиний. — У тебя своих дел полно. Надо же время от времени и еще кому-то поработать.
После чего Клеомен присел к письменному столу Лавиния, поразмыслил минуту-другую и написал записку Ренату, городскому префекту и непосредственному начальнику Лавиния.
— Такой работой мне действительно еще не приходилось заниматься. Я ездил в тюрьму. Я встретился со всеми родителями. И тут Лавиний, и Сегест, и Бутео сказали мне, на полном серьезе: брось это. Вчера я подумал, что, пожалуй, это похоже на угрозу… нет, это я не точно выразился, — мгновенно поправился Клеомен и замолчал.
И снова прошло несколько секунд, прежде чем он заговорил. Казалось, он считая, что его рассказ прозвучит полнейшей нелепицей, а теперь встревожился, что это не так.
— И никто ничего не объяснил его родителям, — продолжал он. — Они даже не знали, что их сын арестован, и впервые услышали об этом только по дальновизору.
Клеомен помнил, как это было; за неделю до заявления о признании они чуть было открыто не поссорились по поводу того, считать ли Вария в живых. Отец практически неподвижно лежал в кресле и почти не обращал внимания на Клеомена; мать, напротив, бегала и мельтешила, без конца проливая слезы и в то же время яростно, безостановочно говоря, словно плакала вовсе не она.
— Посмотрите на него. Что они сделали с ним? — И, конечно, дальше началось; — Варий никогда бы не сделал ничего подобного. Они были так счастливы вместе. И, даже если и не были бы, никогда, никогда.
Разумеется, Клеомен слышал такого рода вещи и прежде и подумал, что почти немыслимо, чтобы мать говорила что-нибудь другое, к тому же он знал, что не следует обращать внимания на фотографию Вария с Гемеллой, которую она ему тыкала. У Вария на лице было написано, что натура у него нервная, неустойчивая, Гемеллу он представлял себе почти такой же; да, конечно, думал он, возможно, они и любят друг друга, но наверняка почти каждый день бьют посуду. Но на фотографии они выглядели иначе; рядышком, в саду, в достаточно условной супружеской позе, но в их облике сквозил такой глубокий мир и покой, что даже в официальной фотографии чувствовался некий трепет, некая теплота. Это ничего не значило, кроме того, что мать Вария права, по дальновизору Варий выглядел плохо — хуже, чем когда Клеомен видел его в последний раз.
Он надеялся, что Варий хоть немного рассказал родителям о том, что случилось и что он собирается делать, но — нет. С родителями Гемеллы Клеомен тоже разговаривал, и ее мать мрачно сказала:
— Вот так — думаешь, что знаешь человека… — И, вся дрожа, уткнулась взглядом в колени, между тем как нескладная младшая дочь с несчастным видом продолжала биться над домашним заданием. Отец же, напротив, воскликнул:
— Нет, нет, это какая-то ошибка! Зачем ему сознаваться в том, чего он не делал? Он говорил со мной. Я бы наверняка знал.
— Откуда тебе знать, — сказала жена сквозь зубы. — Ты же сам сказал, что он еле языком ворочал.
— Я бы наверняка знал, — настойчиво повторил Паулиний.
Клеомен вернулся в участок, не вполне уверенный, что ему действительно удалось что-то выведать, и понимая, что теперь придется как-то отчитываться за пропущенную встречу. Участок располагался вокруг площади, и Клеомен увидел возле входа для посетителей и дальше, по дороге к камерам, множество тарахтящих фургонов, по всей видимости вернувшихся после церемонии на Форуме. Отзвуки кипевших страстей еще не достигли его корпуса, и он, жалко озираясь, прокрался вверх по лестнице к себе в офис. Его секретарша Антония мигом нырнула в дверь с криком:
— Марк Новий только что был на Форуме! — И Клеомен, хлопая глазами, застыл на месте, словно поперхнувшись вопросом:
— Что? — прежде чем ринуться вслед за Антонией в главный офис, где стоял дальновизор.
Ему повезло больше, чем Уне и Сулиену: коллеги записали трансляцию. Клеомен сел и прокрутил запись несколько раз, дабы увериться, что правильно расслышал Антонию. В данный момент он просто не мог делать ничего иного, ослепленный яростью и недоверием. Все верно, подумал он и встал, но никак не мог сразу сообразить, как далеко заведет его эта вспышка гнева. Он безуспешно попытался связаться с Ренатом, уже практически уверенный, что от Лавиния проку не будет. В конце концов он снова поехал в тюрьму, словно только для того, чтобы его вдвойне взбесило, когда его опять завернули. Он вернулся обратно, чтобы услышать — на несколько часов раньше, чем весь остальной мир, — о состоянии Марка, как раз перед тем как Лавиний вызвал его наверх, в свой кабинет.