Граждане Рима
Шрифт:
Уна и Сулиен никогда так не удалялись от этих признаков цивилизации, да и Марку не приходилось забираться в такую глушь. Он как-то проезжал через пустоши, окружавшие Большое Ущелье в Терранове, но то был целый кортеж: он ехал с родителями, телохранители — впереди, а слуги и адъютанты — в машинах сзади.
По крайней мере, теперь у них имелись спальные мешки, кастрюлька, в которой можно было сварить рис, и невероятно — однако им удалось развести костер.
— Волчий Шаг, — сказал Сулиен. — Стало быть, тут должны
— Их почти везде перебили, — ответил Марк, — и на людей они нападают только зимой, когда нечего есть.
— А как насчет осени и людей, которые уютно спят в своих мешках?
— Думаю, с нами ничего не случится, — сказал Марк.
— Хм, — сказал Сулиен и стал приглушенно подвывать, как приближающийся волк. Марк рассмеялся. — Значит, нам теперь придется всю дорогу называть тебя Квинт Корнелий Как Его Там? — неловко поинтересовался Сулиен.
Марк никогда не обращал внимания на то, что Уна и Сулиен не знают, как его называть. Ему стало стыдно.
— Нет, — ответил он. — Если Уна права, эта кабацкая публика может сказать страже, что я назвался этим именем. Уна, — добавил он, — с тобой все в порядке?
Дело в том, что Уна уже очень долго не произносила ни слова и ни разу не открыла свою книгу. Она молча, неподвижно лежала на спине с открытыми глазами.
— Да, — сухо ответила она, но не пошевелилась.
— Но должны же были вас как-то звать до того, как мы встретились, — не отставал Сулиен.
— Да, — напряженно ответил Марк, не совсем понимая, куда тот клонит. — Но я… мне больше этого не хочется. Надоело. Вы не можете звать меня Новий или… каким-либо другим именем, потому что они тоже… А вот Марк — в самый раз. Каждого второго зовут Марк.
— Если только никто не узнает тебя в лицо, — невыразительно пробормотала Уна. Но в конце концов, повернувшись к нему, она произнесла все тем же бесцветным голосом: — Впрочем, здесь никого нет, так что неважно.
В таком случае, подумал Марк, они с равным успехом могли бы называть меня одним из моих более официальных, более опасных имен. Но вслух он этого не сказал. Было таким облегчением, что кто-то снова называет его по-свойски. Они помолчали, а затем Уна сказала в темноте:
— Расскажи нам, что будешь делать, когда станешь императором.
— Я могу так и не стать императором, — нерешительно ответил Марк. — Дядя может выбрать любого, кто ему понравится. Им должен был стать мой отец. Он мог сделать меня цезарем… — Марк замолчал. Думать об этом сейчас было трудно. Так или иначе, ему никогда не нравилась мысль об отце в роли императора, собственное же будущее теперь представлялось более чем нереальным. — А теперь… вряд ли я им стану, скорее уж Друз. Он старше.
Внезапно он вспомнил, что сказала девушка в ювелирной лавке, — она не хотела, чтобы он был императором, потому что он сбежал. Марку
— Ладно, пусть будет Друз, — сказал Сулиен. — Кто хотел тебя убить?
Марк ничего не ответил. Наконец спокойно сказал:
— Конечно, я об этом думал.
Несколько мгновений он не мог продолжать, потом, превозмогая боль, произнес:
— Он мой двоюродный брат. Возможно, они хотят видеть императором его, я имею в виду людей, которые… которые убили моих родителей. Вероятно, они просто хотят кого-то другого, только не отца и не меня. Друз мог ничего об этом и не знать.
Он снова посмотрел на Уну, однако так и не смог отчетливо различить ее лицо, одни лишь блестящие точки глаз.
— Разве ты не знаешь, что я сделаю, если это когда-нибудь произойдет?
Она вздохнула, словно собираясь ответить, но промолчала, и Сулиен сказал:
— Это ты о чем?
— О рабстве, наверное, — ответил Марк, по-прежнему наблюдая за Уной. — Все считали, что люди ничего не знают, а они проведали. Отец сказал, что отменит рабство. Вот я и думал, что это может случиться к тому времени, когда я стану императором. На самом деле я никогда не строил никаких планов, все казалось таким далеким. Но теперь все изменилось. Теперь больше некому это сделать.
— Значит, ты сделал бы это ради отца? — двусмысленно заявила Уна.
— Это была не его идея, — с горечью ответил Марк. — Она принадлежала матери. Хотя теперь трудно разобраться. Думаю, он сам забыл.
— Ты должен это сделать, — сказал Сулиен и, повернувшись к Уне, спросил: — Так ты знала? Что же ты не сказала ничего?
— До сих пор не знала, — тихо ответила она.
— Знала, иначе бы не спрашивала, — упрямо повторил Сулиен.
Уна ответила не сразу, а когда заговорила, обратилась к Марку:
— Нет. Было что-то, но я толком не понимала что. Не думала, что это так важно.
— Что? — изумленно, с возмущением спросил Марк. — Важно, да еще как. Из-за этого все и происходит. Я всегда думал… то есть я хочу сказать, всегда знал, что рабство — это нехорошо, я всегда хотел его отменить.
— Я знала, что ты хочешь, чтобы рабов не было, потому что они стесняли тебя. Потому что ты оказался в нашей компании, а тебе этого не хотелось.
— Неправда, — проговорил Марк, вспыхнув.
— Сердишься, потому что я знала, что ты так к нам относишься? — спросила Уна, поднимаясь на локте. — Конечно, знала. И Сулиен тоже. По тому, как ты говорил. Вообще достаточно было на тебя посмотреть. Любой бы догадался.
— Какая разница? — сказал Сулиен. — Мне не важно, почему он это делает и что это для него значит. Я не знаю ни одного человека, которому это хотя бы пришло в голову. Мне не важно, считает ли он это неправильным или глупым, ненавидит нас или нет, лишь бы он это сделал.