Гражданин Винс
Шрифт:
Винс замахивается, но не бьет его.
— Ты один?
— Да. Господи. Не бейте меня.
— Кто-то велел тебе стоять у моего дома?
— Да. Она сказала ждать здесь.
— Как тебя зовут?
— Эверетт.
— Эверетт, я размозжу тебе голову, если ты не скажешь, кто тебя подослал.
— Ники. Ники сказала ждать у этого дома.
— Кто такая?
— Что?
— Ники. Кто такая эта чертова Ники?
— Пожалуйста, сэр. Не надо. Я уйду.
— Кто такая… Ники?
— Я думал, она ваша дочь, сэр.
И тут Винс видит ее — соседскую девочку. Лет пятнадцати, максимум шестнадцати. Вылезает через
Винс помогает мальчишке встать, и они вместе наблюдают, как девочка забирается в окошко.
«Я служу президентом почти четыре года. Мне приходилось принимать тысячи решений. Я видел свою страну сильной, я видел, как она ощупью шла навстречу кризисам. И мне приходилось разрешать эти кризисы, делая все, что возможно».
Винс стоит в своем темном доме с новой бутылкой пива, в двух шагах от телевизора, смотрит на запавшие глаза Джимми Картера, который произносит заключительную часть речи.
«Мне одному приходилось определять интересы своей страны и степень ее участия. Я делал это сдержанно, осторожно, продуманно».
Иногда просто наваливается усталость. Может быть, какие-то силы хотят выступить против тебя. Может быть, они украли твои конспекты к дебатам, может быть, они даже заключают соглашения с террористами, может быть, в ту секунду, когда ты покинешь свой кабинет, заложники вернутся домой. И опять: может быть. Может быть, ты слишком устал, чтобы идти дальше. Может быть, это и есть поражение, когда в конце… просто сдаешься. Может быть, это не страшнее, чем уснуть.
Да, так и есть, говорит президент. «Эта работа чревата одиночеством. А американскому народу в следующий вторник нужно будет в одиночку принять решение. Те, кто слышат мой голос, должны будут определить будущее этой страны. И, я думаю, следует помнить: один голос может все изменить. Если бы в 1960 году хотя бы один голос на каждом избирательном участке был иным, Джон Кеннеди не стал бы президентом этой страны».
Один голос… Пойми, ты боишься не Ленни. Не Дага. Не почтальона. И даже не всех троих сразу. Не сам заговор мучает тебя. А мысль о том, что кто-то против тебя замышляет. Неизвестность. Дело не в одной снежинке, не в одном голосе. Дело в опасности оползня. Вот что пугает. Сколько раз ты представлял, насколько легче стала бы жизнь, если бы тебе было известно будущее? Что ж, теперь ты его знаешь. Мы все ходячие мертвецы.
Солнце когда-нибудь взорвется… так что ж, теперь не вставать с постели? Пятнадцать миллиардов лет или пятнадцать минут… какое это имеет значение? Что вообще имеет значение?
И тут Рональд Рейган, единственный на всем белом свете, предлагает ответ.
«В следующий вторник день выборов. В следующий вторник вы пойдете на свои избирательные пункты, будете стоять там и принимать решение. Я думаю, после того как это решение будет принято, вам стоит задать себе вопрос…
Ваша жизнь стала лучше, чем четыре года назад?»
Бутылка падает из руки Винса. Ударяется о ковер. Вытекает пена.
Одна мысль — ничто. Все вместе тысячи отдельных электрохимических синаптических разрядов, потраченных на создание этого предложения, зажгли бы лампочку
Глава II
Спокан, штат Вашингтон
29 октября 1980 г., среда, 2:25
Проститутки спорят о бюстгальтерах.
Знать бы заранее, Винс не остановился бы. Он был погружен в свои мысли о предстоящих выборах, и они каким-то образом улучшали его настроение — или по крайней мере отвлекали, — но теперь он стоит у «Берлоги Сэма», а Бет и ее подруга Анджела размахивают руками в холодном воздухе и выпускают облачка пара при каждом слове.
— Винс нас рассудит, — говорит Анджела и ковыляет к нему на высоких каблуках, из-за которых ей приходится слишком сильно наклоняться вперед, а ее задница становится похожей на полку. — Бет считает, что мужчины любят лифчики. А я утверждаю, что вы все с большим удовольствием разглядываете голые сиськи.
Винс переводит взгляд с Анджелы, смуглой и пышной, на Бет, тощую и бледную, прячущую за спиной потрепанный гипс.
— Боюсь, вы не к тому обратились.
Анджела берет Винса за руку и трется о нее грудью. Она моргает, и он чувствует, как кусочки туши с ее длинных ресниц падают ему на щеку.
— Да ладно тебе, Винс. На что тебе приятнее смотреть? На лифчик Бет… или на них?
— Ну, они хороши, — Винс опускает взгляд на темную впадину между грудями Анджелы. — Но, с другой стороны, лифчик обладает… определенной соблазнительностью.
Анджела отталкивает его.
— Ты бы и на яйца смотрел, если бы они были у Бет!
Бет сконфуженно смеется.
— Анджела!
Винс удаляется в спасительную «Берлогу», уже заполненную сигаретным дымом и игроками в покер, ребрышками и нелегальным спиртным. Эдди поднимается из подвала, держа сковородку с куриными крылышками в кляре.
— Винс Камден. Ударник пончикового фронта. Как оно, Винс?
— Нормально. Как жизнь, Сэм?
— Толстею, устаю, страдаю диабетом. — Эдди шестьдесят лет, он чернокожий, с седой бородой, носит очки в черной оправе.
Винс останавливается рядом с ним.
— Слушай, можно задать вопрос?
Эдди пожимает плечами.
— Что тебя гложет, Винс?
— Просто интересно, не знаешь, кто победил в дебатах?
— Из двух шлюх, поспоривших насчет лифчиков? Да в такой херне победителей не бывает.
— Нет. Нет. Я про предвыборные дебаты.
Эдди молча смотрит на него.
— Кто? Картер или Рейган? Не смотрел вчера по телику?
Эдди на минуту задумывается, потом снова пожимает плечами.