Гражданская жена

Кариди Екатерина Руслановна

Врач посмотрел на него и кивнул.

***

Все и так вертелось у Веры перед глазами, а сейчас завертелось еще быстрее. Александр вместе с врачом ушли куда-то, а она осталась одна в этой кошмарной звенящей пустоте. Страшно. Очень страшно. Очень-очень.

И перед этим меркнет ВСЕ. Нет ни гордости, ни амбиций, ничего, кроме жизни и здоровья близких. Вера не знала, как высидела, выстояла, выходила все то время, пока длилась эта неизвестность. Казалось, прошли годы, пока появился врач и сообщил, что все прошло удачно. А потом добавил:

–

Ваш сын в реанимации, но мужа вы можете видеть.

Хотела она его сейчас видеть? 

– Да, спасибо. Да.

– Я провожу вас.

Как шла за ним по больничным коридорам - не помнила. Просто внезапно оказались перед стеклянной дверью палаты. Врач сказал:

– Входите, только недолго, - и ушел.

Вошла. А он бледный как полотно, на койке вытянулся, но маловата ему койка. Большой же... Увидел ее весь как-то подобрался, глаза блеснули лихорадочным весельем.

– Пришла...

– Как ты?
– только и смогла выдавить.

– Хорошо, - усмехнулся сипло.

– Но, как же наркоз...

– А мне под местной делали. Что со мной станется, я же здоровый как бык.

Да... Он здоровый. Как бык. Не удержалась, слезы потекли.

– Иди сюда, Вера, сядь и успокойся. И не плачь, с Вовкой все хорошо будет.

– Откуда брали? 

– С боков, там шерсти нет, - пошутил он.

Потом шумно сглотнул и сказал:

– Верка... Знаешь, это мне, наверное, сам Бог шанс дал хоть немного вину свою перед пацаном загладить.

И засмеялся. По его бледному лицу бисеринками выступила испарина, плохо ему, а туда же, хорохорится. Подошла, села рядом. Он откинулся на подушки и вдруг пробормотал вполголоса:

– Что на тебе сейчас? Чулки?

Чулки? Господи, чулки?!

глава 58

Не будь Вера такой измотанной физически и эмоционально, сгорела бы от стыда и абсурдности ситуации. Потому что именно этот момент выбрала медсестра, чтобы войти в палату. Услышала, конечно же.

Теперь идиотская шутка Верховцева станет достоянием гласности и весь медперсонал будет от смеха давиться. Господи... О чем она только думает... 

А ему все-таки тяжело пришлось, какой бы он здоровый и сильный ни был, прикрыл глаза и вырубился. Вера смотрела на непонятно уже, своего или чужого, или все-таки своего, мужчину, узнавая и не узнавая.

Дались ему эти чулки... Придурок ненормальный.

Впрочем, она могла понять. Ему просто нужен был якорь, что-то такое держать в голове, чтобы держаться самому, не терять лицо. Он же не привык смиряться и проигрывать. Победитель по жизни.

И его слова про вину, про долг перед сыном Вера могла понять как никто другой. Просто, ей вдруг смешно стало. Больно и смешно. Он же не так быстро соображает, Верховцев-то. С его тяжелым, гордым и эгоистичным характером, куда уж там обладать высокой душевной чувствительностью. Ему обухом по голове надо было, чтобы смог понять.

А жизнь... она равняет всех, гордых и не гордых, слабых,

сильных, богатых и бедных, добрых и злых. Выпрямляет все, что выпирает и оттопыривается. Сегодня эта жизнь здорово по ним проехалась, ох, как здорово. Но главное, с Божьей помощью все живы.

Какое-то еще время Вера сидела рядом со своим бывшим мужем. Мысли о вечном лезли в душу. А он похоже заснул, потому что вытянулся и затих, дыхание успокоилось и пальцы перестали комкать простыню.

Потом пошла выяснять, как там Вовка. Он был еще в реанимации, наркоз не отошел, но ей сказали, что с ним все нормально, и как придет в себя, ее на минутку к нему запустят.

Снова надо было ждать, но теперь, когда самое страшное вроде бы миновало, это не так тяжело. Можно наконец взглянуть на свой мобильный. Вера точно не помнила, когда она его выключила, вроде, в тот момент их стали забрали готовить на операцию. Время тогда превратилось для нее в некую недвижимо-кисельную субстанцию, и она в нем зависла.

Включила, пошли пищать входящие, Вера тупо уставилась на часы и глазам своим не поверила. Оказывается, наступил вечер уже следующего дня, больше суток прошло, а она и не заметила. Только сейчас поняла, что устала как собака, а сна ни в одном глазу.

Опомнилась, позвонила матери, они ж там с дедом волнуются. Вчера Вера категорически запретила ей приезжать, сейчас, когда все позади, уже можно. Но вечер субботы, лучше уж завтра с утра. Бабка плакала. От облегчения, от всего.

Позвонила Маринке, у нее из всех троих нервы самые крепкие. Ну та и вопила, у Веры с устатку чуть барабанные перепонки не лопнули! Вроде даже Костик подрывался, в трубке слышался его голос.

Потом позвонила Панкратову.

– Федор Михайлович, извините, что в выходной беспокою.

Он сразу оборвал ее.

– Вера Дмитриевна, как вы там? Помощь нужна?

– Нет, спасибо, сейчас уже все хорошо. Правда, спасибо. Но мне бы отпуск за свой счет.

– Не вопрос, я дам вам две недели оплачиваемого. И Вера Дмитриевна, напомните, пожалуйста, где вы лежите?

– Мы в ожоговом. Спасибо вам, - поблагодарила Вера, назвала адрес и отключилась.

Вроде отчиталась.

Снова по больничным коридорам, по которым за прошедшие тридцать два часа километры намерила, пошла к реанимационной. Присела напротив входа, там кроме нее было еще двое ожидающих, закрыла лицо руками и задумалась.

Очнулась от ощущения чужого присутствия. Подняла голову - старуха Верховцева. Неприятное чувство, Вера хотела было отвернуться, но сдержалась, и поздоровалась:

– Здравствуйте, Валерия Аристарховна.

Та встрепенулась, чопорная физиономия изобразила странное чувство.

– Здравствуй, - и спустя какое-то время добавила: - Вера.

Потом как-то бессильно и растерянно махнула рукой в сторону реанимационной.

– Как... ребенок?

Как? Вера сама не знала.

– Должен быть уже лучше, - прокашлялась, чтобы прочистить пересохшее горло.
– Скоро должен от наркоза отойти. Жду.