Гребаный саксаул
Шрифт:
Не выдержав моего мычания, старшина торжествующе выдохнул:
– Это — Ленин!
Я опешил. Вождь мирового пролетариата в его исполнении смахивал на казаха.
Сходство с вождём мирового пролетариата, на мой взгляд, исчерпывалось только обширной лысиной и галстуком в горошек.
Стесняясь я спросил:
– А чего же он такой загорелый?
Старшина задумался.
– После Италии. Он же там жил. На острове Капри.
Я сказал, что вообще-то на Капри жил Горький.
Но художник не расстроился:
–
На второй день я увидел знакомое лицо. Это был Рашид Багаутдинов. Татарин. Из Грозного. Главная черта его характера - чувство собственного достоинства. Даже сержанты в учебке стеснялись приказать ему мыть полы.
Рашид, зашёл в роту к старшине. Через закрытую дверь я слышал громкие голоса, раскаты смеха. Минут через десять Рашид вышел.
Мы обнялись. Рашид угостил меня сигаретой с фильтром. Он жил за пределами роты. На аккумуляторной станции. Там же спал и ел. Приходил в роту только за письмами.
Рашид производил впечатление очень надёжного человека. В дополнение к своей надёжности он был ещё и чертовски обаятелен.
На него хотелось равняться. Походить.
* * *
Командир отдельного батальона, подполковник Боярский - маленький, толстый, с рыжими ресницами. Ему за сорок. Зелёного цвета китель, с голубым ромбиком педагогического института, обтягивал круглый живот. Он был похож на Мюллера в исполнении актёра Броневого. Сходство дополняли глазки навыкат.
Все – от первогодки-срочника до офицера старались как можно реже попадаться ему на глаза. Любимая фразы комбата: — Товарищ солдат! Ко мне! Почему праздно шатаетесь по территории части?
И, кривя губы на одутловатом лице — Трое суток гауптической вахты! Пять суток!
Есть такие низменные натуры. Они находят удовольствие в том, что могут беспричинно наказать того, кто не может ответить им тем же.
Комбат регулярно проводил приём по личным вопросам.
Я спросил у командира взвода прапорщика Степанцова разрешения обратиться к командиру части.
У прапорщика красное лицо сельского тракториста и здоровенные красные кулаки. Шинель с засаленными погонами смотрится на нём, как детская распашонка. Яловые сапоги сорок пятого размера. Прапорщика отличают хриплый голос и виртуозная ругань.
– Нафуя?
– Офицером хочу стать. Буду просить, чтобы дали направление в училище.
Прапорщик, посмотрел на меня сверху вниз.
– Офицер - профессия героическая!
– важно сказал он. – Обращайся. Только потом не жалей.
Подполковник разговаривал со мной минут тридцать. Он внимательно поглядывал белёсыми глазами и строго кивал головой. Временами он задавал вопросы, неожиданно повышая голос. Расспрашивал о том, где я вырос? Почему хочу стать офицером?
Я шпарил как по-написанному.
– Офицер, профессия-героическая.
Комбат согласно кивал головой.
Алик Губжев ночью пошёл в самоволку в общежитие педучилища. Чтобы покрасоваться перед будущими училками выпросил у меня шинель. Мы с ним одного роста и комплекции. Надо же было такому случиться, что пролезая через дыру в заборе нос к носу столкнулся с комбатом. Губжеву удалось ускользнуть. Перед глазами комбата мелькнула чёрная шинель.
Через несколько дней подполковник Боярский увидел меня, ведущего роту на обед.
Комбат принялся вытряхивать меня из шинели. Я не понимая в чём дело, сопротивлялся, за что в боевых условиях полагался бы наверное, расстрел на месте.
Боярский всё- таки сорвал с меня шинель и, трясясь, как студень, топтал её сапогами.
– Мать!.... Мать!… Мать!..
Я не помню хватался ли комбат за кобуру, но я подумал: сейчас расстреляет!
Боярский, наверное, так бы и поступил. Но к счастью мы были не на передовой.
Вместе с комбатом был майор Козырев.
Он делал мне страшные глаза и выдирая из лап комбата сдержанно-устало повторял:
– Товарищ подполковник, ну нафуя!? Товарищ подполковник...
Комбат трясся как холодец, кричал.- Арестовать! Посадить на гауптическую вахту!
От гауптвахты меня спасло лишь то, что в ночь, когда Губжев был в самоволке, я находился в наряде.
Алик Губжев успокоил.
– Не переживай. Я уйду на дембель, пришлю тебе свою парадку. В порядке моральной компенсации. Договорились?
* * *
Время было обеденное.
В казарму явился новый замполит. Он разыскал меня и сказал:
– Завтра поедешь на «губу».
– Как это?– удивился я.
– За что?
– Рота заступает в караул. Ты идёшь помначкара.
– Не могу, - ответил я.
Теперь удивился лейтенант Аюпов:
– Чего так? Вроде не баптист.
– Понятия не позволяют своих охранять. Западло это. В посёлке не поймут.
Лейтенант погрустнел:
– Ясно, – сказал он.
– Тогда дисбат. Кругом! Шагом марш. Отставить! Ладно. Не грусти, я никому не скажу.
На следующий день мы с Рашидом в оружейке чистили автоматы.
Тускло светила лампа из-под покрытого извёсткой плафона.
– Порядки знаешь там какие? – спрашивает Рашид.– На губе? Ворота на запор. Часовой. Камеры, как в тюрьме. Нары.
Если не погонят на работу, с утра до вечера строевые занятия во дворике. А он, как пятачок. Со всех сторон стены, решётки. Бр-ррр! Там как на минном поле, если накосячил, запросто прямо с караула можешь отправиться на кичу суток на пять.
Ходить в караул мне понравилось. После праздников на губе собирался весь цвет Чимкентского гарнизона. Было интересно.