Гребаный саксаул
Шрифт:
– Закончить приём пищи! Строиться!.. Бегом!
Мы выбегаем на улицу, строимся и, печатая шаг, маршируем в казарму. Наступает послеобеденное личное время, потом опять построение и Каныга зачитывает кому куда. В советской армии праздность не приветствовалась.
Каждый день мытье полов, чистка овощей, стирка, уборка территории и казармы, кухонный, суточный и прочие наряды, чистка сапог, латание дырок, бесконечное натирание бляхи и тому подобное.
Кто-то идёт в наряд, кто-то
Самые уважаемые люди в Средней Азии ходят в хромовых сапогах с надетыми на них лакированными галошами.
Эти сапоги с галошами для них что-то вроде галстука для ответственного работника или шляпы для человека, считающего себя интеллигентом.
Мы пропалываем сорняки, таскаем мешки с урожаем и удобрениями. Хозяин кормит нас домашним лагманом и поит чаем с конфетами.
Все это заменяет занятия по рукопашному бою, метание ножей, стрельбу по македонски, атлетические упражнения и прочую боевую учёбу.
Есть ещё Хабиб. Он не советский колхозник, а заведующий магазином. Но тоже очень уважаемый человек. Хабиб строит большой двухэтажный дом. Он абсолютно цивилизован. Закончил институт, хорошо говорит по-русски. Носит модные штатовские джинсы, батник, чёрные импортные очки-капли.
У КПП толпилась группа местных. Они были в халатах и тюбетейках. Что-то обсуждали, жестикулировали.
Наш взвод идёт в класс.
Диянов спросил:
– А кто мне скажет, что это такое. Большое, волосатое, начинается на «х»?
Взвод молчал.
Диянов ухмыльнулся.
– Подсказываю: заканчивается на «й». Некоторые покраснели. Штеплер сказал:
– Ну это... И тоже покраснел.
* * *
… После школы я никуда не поступал. Ждал повестку в армию. Надеялся возмужать. Повзрослеть. Мама говорила: «В армии из тебя сделают человека».
Почти год до призыва я работал в котельной, кочегаром. Я закидывал уголь в печи и читал. Я перечитал все книги, которые были у нас в доме. Потом перечитал все учебники, которые не раскрывал в школе.
У моего отца был приятель Валера Орлов. Он служил прапором в нашей части, а до этого в Германии, откуда привёз много книг на русском языке. Иногда он давал их мне.
Это были самые золотые месяцы моей жизни. Всё оборвала повестка из военкомата.
Я поднял руку.
– Хэмингуэй.
Капитан повернулся ко мне.
– Ну и как тебе Хэмингуэй?
– Мне понравился.
– А что именно понравилось?
– Мировозрение.. Всё просто и понятно. Мужчины простые и сильные, женщины слабые, собаки - верные.
– Так, так. А кого ты читал ещё?
– Много кого: Фолкнера, Ирвина Шоу,
Я не читал Экзюпери. Мне он не понравился за имя, но им тогда все восторгались и я назвал этого лётчика для понтов.
– А «Малую землю»?
– Читал!
– Ну и как?
– По-моему, дрянь.
Капитан засмеялся.
– Назначаешься старшим. Диктуешь текст от сих до сих. Остальные пишут. Через сорок пять минут перерыв. Исполнять!
Диянов уходит. Мы пишем и мечтаем о гражданке.
Вечером полуживые от усталости смотрим программу «Время». Просмотр обязателен. Утром будет политинформация. Нужно знать «назубок» фамилии, имена и отчества членов Политбюро ЦК КПСС.
Многие спят. Самые хитрые научились спать с открытыми глазами.
Подкрадывается Каныга.
– Внимание, тем, кто спит... Встать!
Грохот опрокинутых табуреток.
* * *
Утреннюю политинформацию проводил агитатор взвода по прозвищу Фара. Замполит Кравченко о чём-то переговаривался с Дияновым. За последними столами дремали с открытыми глазами.
Фара долго и нудно перечислял достижения советской власти. Когда он сказал о том, что Советский Союз уже догнал и перегнал США по производству мяса, молока и колбасы проснулся Штеплер:
– Ага, - сказал он.
– А у нас в посёлке из всех видов колбасы только - хер!
Штеплера сослали на кухню, в наряд. Хорошо, что хоть не на губу.
* * *
За территорией части стоял небольшой домик, огороженный забором с колючей проволокой поверху. На калитке была приварена металлическая звезда. Издали санчасть походила на маленькую тюрьму. В неё попадали в основном из-за потёртости ног или по блату.
Запах больницы стал ощущаться ещё на крыльце. Давид лежал на койке.
В углу располагалась плита. На плите стоял чайник из солдатской столовой. Я окинул взглядом побеленные стены. Репродукцию картины Шишкина «Утро в сосновом бору» над столом, стопку книг на подоконнике.
– Ну, - сказал я, – и чего ты лежишь? К тебе пришёл тяжело больной друг, а ты не обращаешь на него внимания. А как же клятва Гиппократа?
Давид усадил меня на стул. Заглянул в рот.
– Глотать больно?– спросил он.
Я энергично закивал.
– Ясно! Ангина.
– Это не смертельно?
– поинтересовался я.
– Нет, не думаю. Но потребуется постельный режим.
– Раз надо, значит надо. Я готов.
* * *
В роте пошла новая мода, если кому то переставали приходить письма от девушки, он тут же мазал сапожным кремом подошву сапога и делал жирный оттиск на развёрнутом тетрадном листе. Потом этот листок, с корявой надписью «Если бы не эти сапоги, тебя бы уже давно трахали китайцы» посылал бывшей возлюбленной. Такие письма уже отправили Полуянов, Саня Батраченко, Саржевский.