Гребень Клеопатры

Эрнестам Мария

Мари ничего не сказала. Наверное, она тоже подумала, что женщины на сцене слишком красивы, чтобы быть настоящими.

— Их называют по-разному… — продолжил Фредерик, — транссексуалы, бисексуалы, трансвеститы… Дело не в половой принадлежности. Для них это — способ самовыражения… Когда-то в древности все роли в театре исполняли только мужчины. И никто не видел в этом ничего предосудительного. И к сексу это тоже не имело никакого отношения.

Фредерик заметил, что Мари хотела что-то спросить, но передумала. Он был благодарен

ей за тактичность.

— Ты шокирована?

— Конечно нет. Разве что твоим вопросом. Я ведь всегда знала, что ты неравнодушен к музыке и танцам. Но ты не забыл, о чем мы говорили?

Фредерик попытался увидеть клуб глазами Мари. Красные бархатные кресла наверняка показались ей вульгарными. Декор — настоящим китчем. Публика — пошлыми извращенцами. Ну, ничего, во «Дворце Миранды» все будет по-другому.

— Нет, не забыл. Думаю, мы выработали стратегию. Скажем этому старику, что не можем выполнить его просьбу. Думаю, эту роль нужно поручить Анне, ведь это она с ним общалась. Вот только как мы с ним свяжемся?

— Он обещал зайти к нам в кафе. Ты прав, пусть с ним поговорит Анна. А еще нам надо решить вопрос с Эльсой. Может, все-таки лучше признаться, что мы не убивали ее мужа и ей все это приснилось? Отдать ей деньги и попытаться самим помочь отцу Анны? Если, конечно, мы не выберем первый вариант и не уедем из города или из страны.

— Сколько Мартин хочет нам заплатить за… это? — Фредерик не смог произнести слово «убийство».

— Три миллиона. Он собирался заплатить три миллиона. По миллиону на каждого.

Некоторое время они молчали.

— Три миллиона, — наконец произнес Фредерик. — Знаешь, о чем я подумал? О том, как странно, что у людей много денег, и эти деньги им не нужны. Откуда, к примеру, три миллиона у этого старика?

— Лес. У него много леса, который он готов продать.

Певицы под шквал аплодисментов поклонились и покинули сцену. Мари снова повернулась к Фредерику.

— А они первоклассные исполнители, — сказала она. — Правда. Только вот, знаешь, меня редко трогает музыка.

— Дэвид ведь был музыкантом, да?

— Да, но это было для него не главное. Он предпочитал лепить. И хотел войти в историю как скульптор… Я, пожалуй, пойду, Фредерик. Увидимся завтра в кафе. А хочешь, можешь переночевать у меня…

Он почувствовал аромат лаванды в воздухе.

— Может быть, — ответил он. — Если я не приду, увидимся завтра.

Как только Мари ушла, Фредерик бросился в гримерку, зная, что Миранда будет в ярости из-за того, что он опоздал. Он распахнул дверь, но в комнате было пусто. Фредерик присел на стул и стал ждать. Вскоре он увидел ее в зеркале. Миранда незаметно подкралась к нему сзади.

— Прости меня, я опоздал, — извинился Фредерик.

Она улыбнулась. Светлый парик и белое платье придавали ей невинный вид. Он заметил, что макияж сделан небрежно: она явно спешила.

— Я

ждала тебя до последнего. Ты же знаешь, я люблю готовиться к выступлению в твоем присутствии, Фредерик. Мне нужны твои советы. Теперь мне придется поторопиться. Скоро мой выход. Но я тебя понимаю. Когда рядом такая стильная блондинка, зачем тебе кто-то вроде меня?

— Не говори глупости, — устало ответил Фредерик, чувствуя, что сейчас начнется перекрестный допрос.

Миранда присела на вращающийся стул и повернулась к нему.

— Что ей было надо?

— Как ты и предполагала, нам поступил новый заказ. Мужчина просит помочь ему. Его жена лежит в коме, и он хочет, чтобы мы помогли ей умереть. То есть убили.

— А гонорар?

— Я знал, что ты это спросишь. Три миллиона. По миллиону на каждого.

— Вот это уже деньги.

— Это все, что ты можешь сказать?

Миранда наклонилась к зеркалу и начала поправлять макияж. Ее лицо заняло все зеркало, и себя Фредерик больше не видел.

— Тебе было стыдно перед этой девицей, не так ли? Стыдно за «Фата-моргану». Стыдно за переодетых мужчин.

— Вовсе нет. На это нет никаких причин. Мари — одна из самых терпимых женщин, которых я знаю. Она никогда никого не осуждает.

— Ключевое слово «женщина», Фредерик. Не «терпимая», а «женщина». Я прекрасно знаю, что ты хотел бы быть вместе с так называемой настоящей женщиной. Но у тебя ничего не вышло. Потому ты и оказался со мной.

Она взялась за светлые кудри и стянула парик, обнажив коротко стриженную голову.

— Вот что тебе осталось, Фредерик. Хотя, если подумать, что такое настоящая женщина? Для всех в этом зале я — воплощение женственности, хотя я — мужчина. Но я с тобой, Фредерик, и никогда тебя не брошу. Я знаю, что ты чувствуешь и думаешь. И я тебя понимаю. Мы с тобой очень похожи, Фредерик. Мы можем помочь друг другу. У нас есть то, чего нет у других. Солидарность. Солидарность — это в своем роде тоже любовь. Что хуже, Фредерик, лгать и скрывать свое настоящее «я» или надеть парик и осмелиться быть собой? Выразить себя? Я — иллюзия, Фредерик. Ты это знаешь. И я сделаю так, что ты никогда не забудешь это. До самой смерти.

Глава восемнадцатая

Она стояла в коридоре в белом больничном халате и думала: тот, кто сказал, что весь мир — театр, был прав только отчасти. Маскарад — более удачное сравнение. Но не костюмам предназначались здесь главные роли, а словам и мыслям, которые людям приходится скрывать, чтобы не выдать свою истинную сущность.

Какую роль играла она в последнее время? Какие костюмы примеряла? Нет, на ней ее обычная одежда, не привлекающая внимания и так удачно скрывающая горе, страх и отчаяние. По ней не видно, что в душе она постоянно ведет диалог с Богом. Почему ты обрек меня на это? Ты же знаешь, что мне страшно!