Гребень Клеопатры
Шрифт:
— Они просили нас убивать… — озвучила свои мысли Мари.
Анна вздохнула.
— Я тоже об этом думаю. Каждый раз они хотели, чтобы произошло убийство, но не желали вдаваться в детали. Цель оправдывает средства. А мы попались на крючок…
— Но пытался ли Фредерик убить Эсбьёрна Алениуса?
Этот вопрос почему-то казался им жизненно важным. Решающим. Мари даже прикусила щеку изнутри от волнения.
— Не знаю, — сказала Анна. — Но я не хочу верить, что он был на это способен. Не хочу…
Она замолчала. Мари посмотрела в окно. Поезд плавно летел вперед. Сплошная стена леса за окном действовала
— Я тоже никогда не поверю, что Фредерик хотел кого-то убить, — сказала она наконец. — Для меня он навсегда останется любимым другом… А для всех остальных — несчастным артистом, который покончил с собой, потому что так и не смог найти свое место в жизни. Только нам с тобой известно о том, какие заказы получало агентство «Гребень Клеопатры». И разумеется, Эльсе, Мартину и Михаэлю.
— Ты права. То, что Фредерик погиб рядом с домом Эсбьёрна Алениуса, еще ни о чем не говорит… Муж Эльсы Карлстен…
— Умер от инфаркта. Мы же договорились.
Анна уставилась в пол.
— Да, Мари, договорились. То, что случилось, должно было случиться. Фредерик не мог никого убить. Он был самым лучшим из всех, кого я знала. Кроме тебя, разумеется. Теперь нам остается только молиться, чтобы ни полицейские, ни врачи ничего не…
Мари почувствовала исходивший от Анны аромат корицы. Она посмотрела на часы — через час они приедут. Времени почти не осталось. Их разговор был пародией на задушевную беседу двух подруг. Фредерик не виноват. Это она виновата. Виновата, потому что не задумывалась о последствиях своих поступков. «Прости им, Отче, ибо не ведают, что творят». А Фредерик погиб. Он будет лежать на кладбище в Онгерманланде в полном одиночестве. Не оставив после себя ничего. Ей вспомнились слова Дэвида, сказанные в Карне. Тогда она его не поняла. Теперь понимает. Дэвид. Я никогда себе этого не прощу.
Чувство вины останется с ней на всю жизнь. С того самого момента, как полицейский с усталыми глазами сообщил им о смерти Фредерика, она не переставала проклинать себя. Эта вина уйдет с ней в могилу. Почему бы и не в Карне… Чтобы замкнуть круг. Никто никогда не задержится перед ее могилой. Это будет ей наказанием за грехи.
Рука инстинктивно потянулась к кресту на шее. Мари закрыла глаза и не заметила, как уснула. Очнулась она, когда поезд прибыл на конечную станцию, откуда им на автобусе и такси предстояло добираться до дома матери Фредерика. Та дала им очень точные инструкции, несколько раз извинившись за то, что к ней так сложно проехать. Мари ощущала смертельную усталость. Когда она вышла на обледенелый перрон, ей обожгло щеки холодом. Мать Фредерика предупреждала, что у них двадцать градусов ниже нуля, но Мари и представить не могла, насколько это холодно. Но, может, мороз притупит боль… Заморозит чувства, превратив их в твердые льдинки.
Анна прервала ход ее мыслей.
— Не спи, а то замерзнешь. Мне кажется, нам туда…
Автобус оказался современный, со всеми удобствами. Кроме Мари и Анны, в нем было несколько пассажиров-пенсионеров, которые сидели в другом конце салона. Автобус отошел точно по расписанию. Вскоре строения исчезли, начался сплошной лес, как почти всю дорогу, пока они ехали в поезде. Ветви деревьев сгибались под тяжестью снега. Все погрузилось в холодную и бесконечную темноту. Мари захотелось в теплые края, к морю. Когда-то Фредерик
Она покачала головой, представив, как гроб с телом Фредерика проделывает тот же путь, который проделали сегодня они. Как его душа требует справедливости. Господи, почему Ты покинул меня…
— Мне кажется, я схожу с ума.
Голос Анны снова вернул ее к действительности. Они вышли на остановке и сели в такси, которое быстро доставило их в деревню, где вырос Фредерик. Отдельно стоящие дома. Никакой центральной площади. Мари спросила шофера, и тот ответил, что большинство магазинов давно уже закрылись, и теперь за продуктами приходится ездить в соседний поселок, что в нескольких милях отсюда. Такси остановилось перед одним из домов на окраине.
Он стоял у самого леса в окружении полуразрушенных строений, когда-то служивших сараями и амбарами. Тропинку, ведущую к крыльцу, занесло снегом.
— Хозяйка редко выходит из дома, — пояснил шофер, необычайно разговорчивый для этих северных мест.
Расплатившись, женщины достали из багажника свои сумки и направились к дому. Такси уехало, и деревня снова погрузилась в тишину.
Они шли к крыльцу, проваливаясь в снег по щиколотку. Сапоги у обеих тут же промокли.
— Если это не тот дом, я не знаю, что мы будем делать, — сказала Анна.
— Лично я лягу на снег прямо тут и засну. Превращусь в снежного ангела.
Ангел. Ангел смерти. Мари поняла, что даже слова навсегда изменили для нее свое значение и никогда уже не будут просто словами. И тут она услышала музыку.
Звуки рояля доносились из дома, скользили по снегу, путались в ветвях елей. Голос звучал одновременно мягко и звонко, сильно и нежно. Мари попыталась разобрать слова, но поняла только, что песня исполняется на французском.
Она опустила сумку на крыльцо, стараясь не шуметь. Осмотрела дверь в поисках звонка. Его не было, но, видимо, в доме услышали их шаги, потому что музыка стихла и через пару минут дверь распахнулась.
Обе знали, что матери Фредерика около шестидесяти, но выглядела она значительно моложе. У нее была светлая кожа с едва заметными морщинками, красивой формы губы, накрашенные алой помадой. Натуральная блондинка, она собрала волосы, чуть тронутые сединой, в хвост. На ней было длинное темно-красное платье, на стройных ногах тонкие чулки и туфли на высоких каблуках. Брови выщипаны, вместо них — две тонкие дуги, нарисованные карандашом. Мари уставилась на нее в недоумении. Облик этой женщины не вязался с деревней, затерянной в северной глуши. Она заглянула в ее голубые глаза в поисках объяснения, но увидела только свое собственное отражение.
Женщина протянула ей руку.
— Мишель Андре. А вы, должно быть, Мари и Анна. Добро пожаловать! Входите. Зима в наших краях суровая. Но я разожгла для вас камин.
Ее голос был похож на голос Фредерика. Такие же певучие интонации. С той лишь разницей, что у Мишель угадывался легкий французский акцент. Она посторонилась, впуская подруг в дом, и стояла, разглядывая их. Или это им только показалось? У нее было что-то странное с глазами. Зрачки казались неподвижными. Ресницы густо накрашены тушью, как у фарфоровой куклы. Мишель улыбнулась.