Гребень волны
Шрифт:
Он ушел.
Костя сидел скорчившись в кресле, зажмурившись и сцепив зубы. Он медленно стиснул кулаки и прижал их к ушам. Больше всего он боялся сейчас увидеть на экране далекие очертания «гоанны» или услышать в динамиках тревожный голос Маони.
Лишь бы ничего не происходило. Ничего – и чем дольше, тем лучше…
«Он оставил меня одного. Но он совершенно уверен, что спустя какое-то время я тоже смалодушничаю, сдамся и последую за ним. А в награду он продемонстрирует мне нечто, по его мнению, важное. Поделится еще каким-нибудь бесценным, на его взгляд, знанием. А потом мы заточим себя в собственных кельях, отныне не имея сил видеть друг друга… Между тем, как Рой будет травить Маони сворой клешнистых краснопанцирных псов… Но малодушие ли это? И что важнее – одна-единственная человеческая жизнь или
«Костя, – сказал Фрост. – Хорошо, что я тебя застал. А не пора ли вам улетать?» – «Улетать? Ни в коем случае! Мы будем сидеть и ждать возвращения Гвидо». – «Не надо ждать. Забудьте о нем. Улетайте. Что вам здесь делать? Скука: песок да колючка. Возьмем, к примеру, меня. Я на следующей декаде хотел отправиться в систему Черный Парус. Ну да теперь уж, видно, не получится…» – «Курт, это ты?! Откуда ты взялся? Почему ты здесь? Ведь тебя же…» – «Ты знаешь, зачем я пришел? Забрать твой фогратор. Он тебе ни к чему, звездоход». – «Думаешь, ни к чему?» – «И ты тоже так думаешь. Ты же научился думать». – «Курт, постой, не уходи! Сейчас ты знаешь больше, чем мы с Вардановым. Открой мне, чем все это кончится?» – «Ни черта я не знаю, Костя. Как я могу открыть то, чего еще нет? Там, где я, вообще ничего нет. Такая же пустыня… и огни. Много огней… и никто ничего не знает. И, самое подлое, знать не желает. Одиночество и скука». – «Что это за туман, в котором ты стоишь? Выйди из него, ну пожалуйста…» – «Туман, потому что сон. Ты спишь, Костя». – «Я сплю?! Мне нельзя спать. Как я мог заснуть, когда такое творится?» – «Улетайте, братцы. Еще есть шанс. Потом это будет непросто – улететь отсюда. Бросить Гвидо в песках одного… Ты спишь, и поэтому я еще застал тебя, чтобы проститься. А сейчас я уйду. Меня зовут… Больше мы не увидимся, Костя, но ты не забудешь меня. Ты тогда опоздал меня спасти». – «Но разве я мог?..» – «Тебе бы на полчаса раньше войти в мою каюту – и возникли бы варианты. Но я был один – и пчела. И этот паршивый зомби… Никогда не опаздывай спасать, звездоход… Я ушел… Меня нет… Дальше ты один…»
…Костя вздрогнул, оторвал голову от пульта, заозирался. Перед глазами танцевали бесформенные цветные тени.
Он поглядел на часы: прошло не более двадцати минут с того момента, как они расстались с Вардановым.
«Чертовщина… Как я мог заснуть?! Да и сон ли то был?.. Все равно нелепо. И стыдно. Дерьмо я, а не звездоход, правильно говорил Варданов. Гнать такого из Корпуса Астронавтов поганой шваброй… Но, может быть, это просто такая защитная реакция моего издерганного, затурканного мозга на сплошной многочасовой стресс? Уж очень все выглядело реальным. Голос – тембр, интонации. Выражение лица, извечная слегка растерянная полуулыбка. Я еще не успел ничего этого забыть, еще полусуток не минуло, как я с ним разговаривал. А он уже замурован в холодильной камере, но душа его, как говорят священники и некоторые медики, еще бродит в окрестностях тела и бьется о разделившую нас стену между Бытием и Небытием, взывая о понимании… Неужели ему удалось на короткий миг проломить эту стену? И зачем он явился ОТТУДА, что хотел сказать мне? Ведь это были не его слова. Чужие. Курт никогда бы не убеждал нас бросить Маони одного в пустыне и дать деру… Почему? И разве не к тому толкает меня Варданов? Наверное, я сам в этом приступе бреда вложил слова Варданова в уста Фроста. Или все же был в моем сне кто-то третий, совершенно посторонний?!»
Костя увеличил изображение на экране, произвольно выхватывая из серого смерча одну пчелу, другую,
И неотступно следящий за ним безглазый взгляд.
– Вы хотите диктовать мне, как поступить? – спросил Кратов жестко. – Вы все, снаружи и внутри… умники-разумники, ксенологи, астрархи и прочая и прочая? Будто я чучело какое и мной можно крутить-вертеть, как вам заблагорассудится. Мечтаете и из меня вылепить ручного зомби? Вот вам! Мне вверено благополучие экипажа, и я его обеспечу. Нравится вам это или нет!
Он поднялся, запер оставленную Вардановым дверь и снова вернулся в кресло. Но уже другим. Не расслабленным, потерявшимся юнцом, а звездоходом, драйвером, хозяином корабля.
– Хватит выть, – сказал он резким голосом.
– Выполнено, – помедлив, откликнулся когитр.
На пустыню рухнула тишина. Кратов посидел с полминуты, привыкая к ней, испытывая подлинное блаженство и успокоение.
– Хорошо, – наконец промолвил он. – Теперь так. Бортовой фогратор к бою.
– Запрещено Кодексом исследовательских миссий…
– Заткнись!
– Цель?
– Все, что движется, – он поразмыслил и поспешно поправился: – Кроме объектов земного происхождения. Людей и машин.
– Не выполнено, – сказал когитр. Кратов яростно зашипел, и когитр добавил: – Непосредственной угрозы кораблю не существует. Поэтому вам следует принять на себя ответственность за нарушение Кодекса и сделать об этом устное заявление.
– Я, Константин Кратов, драйвер исследовательской миссии на планету Псамма, отменяю действие всех без исключения Кодексов и инструкций, за что готов отвечать своей честью и имуществом… Достаточно? Выполняй!
– Не выполнено.
– Опять что-то мешает?!
– Да, – сконфуженно подтвердил когитр.
– Ну и катись!..
«Ничего уже не будет по-прежнему».
Он вспоминал об этом, покидая центральный пост и идя по коридору в направлении шлюзов. У дверей каюты Варданова он задержался и даже поднял руку, чтобы постучаться. Но опустил ее и даже выругал себя за колебания. Ему нельзя было медлить. Потому что там, за бортом, оставался Маони. А он сам подспудно искал хоть какой-то поддержки своему решению. И, не найдя ее, вполне мог повернуть назад.
«Ничего не изменить».
Он неторопливо, без излишней суеты, влез в «галахад» – никогда, кажется, не проделывал это с такой частотой, как в этот день. Опустил забрало, набросил светофильтр, полностью отгораживая себя от внешнего мира. Включил кондиционирование внутри и полную защиту снаружи.
«И не будет обратной дороги».
Он сдвинул шторку, за которой в стенной нише хранилось оружие. На мгновение испытал неуверенность: а вдруг Фрост и вправду забрал то, за чем приходил?..
Но фогратор был на месте.
Едва только диафрагма люка раскрылась настолько, чтобы можно было видеть происходящее снаружи, как он с ужасной остротой осознал, что творит нечто невозможное, в иных, нормальных условиях положительно недопустимое. Ему даже захотелось зажмуриться – в последнее время он особенно часто испытывал такое постыдное желание, и это отчасти объясняло поступок Варданова, когда тот ни с того ни с сего отправился к себе в каюту, подальше от событий, «прятать голову под подушку». Но тут ему в голову втерлась мало уместная в данной ситуации пословица: назвался-де груздем, так и полезай куда следует… «Ничего не изменить», – снова подумал он и, по-прежнему испытывая сильнейшее душевное рассогласование между тем, чего ему хотелось, и проистекавшими из этого – а правильнее, вопреки этому – действиями, начал стрелять.
Первый залп пришелся в клокотавшую подле самого люка красно-бурую массу, многолапую, многоголовую и предельно омерзительную, при виде человека мгновенно распавшуюся на отдельные составляющие, которые с хищным интересом прянули ему навстречу. Но через весь этот содом уже пролегла широкая черная проплешина, и от нее вслепую расползались обожженные и изувеченные тела.
Ужаснувшись содеянному, он тем не менее не остановился, а не медля ни секунды направил изрыгающий смертоносное свечение раструб фогратора в зенит, в самую сердцевину буйствовавшего Роя. И серое, звонко гудящее облако расселось безобразной прорехой, куда с величественным равнодушием заглянуло Старшее Солнце.