Греческая история, том 1. Кончая софистическим движением и Пелопоннесской войной

Белох Юлиус

Таким образом, через два года после возвращения Мар­дония против Греции двинулся сильный персидский флот (490 г.). Начало соответствовало ожиданиям. Киклады под­чинились без пролития крови; Эретрия, против которой флот затем направлял свои действия, хотя и оказала мужественное сопротивление, но через несколько дней была взята штур­мом. Отсюда персы переправились через узкий пролив, от­деляющий Эвбею от материка, в Аттику. Войско высадилось в Марафонской бухте, где полстолетия назад, также приплыв из Эретрии, высадился Писистрат, чтобы открыть отсюда свое победоносное шествие к Афинам.

Сын Писистрата Гиппий присоединился к эспедиции, успех которой должен был иметь последствием его восста­новление на афинском престоле. Еще и теперь в Афинах бы­ла сильная партия, преданная старой тиранической дина­стии; прошло лишь несколько лет с тех пор, как (496— 495 гг.) Гиппарх из Коллита, близкий

родственник Писистратидов, занимал высший пост в государстве, и даже Алкмеониды, влияние которых на управление государством все более падало, втайне поддерживали дело реставрации. Но большинство граждан, по крайней мере из состоятельных классов, вовсе не было склонно купить такой ценою мир с Персией. Во главе их стоял Мильтиад из Лакиады, прежний тиран Херсонеса, который за участие в ионийском восстании поплатился своим троном и теперь нашел убежище в Афи­нах. Здесь он сначала как тиран был присужден к смерти, но затем оправдан судом присяжных; скоро после этого народ избрал его в стратеги (490 г.).

Этот выбор имел большое значение, потому что Миль­тиад был не только отъявленным врагом персов, но и врагом Писистратидов, которые сначала заставили его отца — Кимона уйти в изгнание, а затем, позволив ему вернуться, из­бавились от него посредством убийства. О подчинении Пер­сии при таких обстоятельствах не могло быть речи, напро­тив, тотчас по получении известия о падении Эретрии созва­ли гражданское ополчение и послали в Спарту за помощью. Но там из религиозных соображений медлили с отправкой вспомогательного отряда, поэтому часть аттических страте­гов была того мнения, что нужно ограничиться защитою стен. Если афиняне не приняли этого предложения, которое, может быть, погубило бы все дело и во всяком случае под­вергло бы страну всем ужасам войны, то это была заслуга Мильтиада. По его настоянию было решено двинуться на­встречу врагу и, в случае необходимости, дать сражение да­же без спартанцев. Войско расположилось на высотах в за­падной части Марафонской равнины, прикрыв, таким обра­зом, дорогу в Афины.

Здесь было собрано около 9000 гоплитов; к ним присое­динилось приблизительно такое же количество легковоору­женных и небольшой вспомогательный отряд союзной Платеи. При трудности, с какою сопряжена переправа через мо­ре больших отрядов в одном транспорте, представляется очень сомнительным, чтобы персидский флот заключал зна­чительно большее число солдат, и именно самая страшная часть персидского войска, конница, могла находиться здесь лишь в очень ограниченном количестве; а матросы почти совершенно не годились для битвы на суше. Ввиду этих об­стоятельств персы медлили с нападением; они, очевидно, надеялись, что в Афинах начнется движение в пользу Писистратидов. С другой стороны, и афиняне всеми силами ста­рались оттянуть битву до прихода спартанских союзников. Именно это соображение заставило, наконец, персидского полководца Датиса принудить афинян к битве в неудобной местности, но его легковооруженное войско не выдержало натиска греческих гоплитов. С большими потерями персы были оттеснены к своим кораблям, где они с отчаянным му­жеством еще раз взялись за оружие. Действительно, им уда­лось спасти флот и сесть на корабли; только 7 триер оста­лись в руках афинян. По преданию, 6400 варваров легли на поле битвы, и хотя это число, вероятно, преувеличено, одна­ко обширные приготовления, сделанные к следующему по­ходу в Грецию, доказывают, что поражение было очень тя­желым. Урон победителей составлял, по преданию, лишь 192 человека, но в числе убитых находились полемарх Каллимах из Афидны и один из стратегов — Стесилей.

После этого Датис сделал еще попытку завладеть афин­ской гаванью Фалером — попытку, которая теперь, после поражения, конечно, не могла увенчаться успехом; кроме того, при его приближении победоносное войско уже стояло наготове для защиты столицы. Таким образом, ему не оста­валось ничего другого, как вернуться в Азию. Старый Гиппий не перенес этих неудач, разрушивших все его надежды, по преданию, он умер еще раньше, чем приплыл в свой Сигейон.

Итак, Аттика освободилась от нашествия, и все планы восстановления тирании рушились. Но еще гораздо крупнее, чем материальные результаты победы, было ее моральное значение. Она доказала, что персидская пехота не могла со­перничать с греческими гоплитами; ореол непобедимости, окружавший до тех пор покорителей Азии, в глазах эллинов исчез в этот день. Хотя бы варвары возобновили свое наше­ствие с более многочисленным войском, нация могла теперь смотреть в глаза будущему с уверенностью в своих силах.

В Персии ни минуты не сомневались в необходимости исправить марафонскую ошибку. В первый раз ошиблись в силах неприятеля и

предприняли поход с недостаточными средствами; теперь нужно было повторить попытку в боль­шем масштабе. Но среди приготовлений к этому походу Да­рий I умер, на пятом году со времени битвы при Марафоне (486 г.); а его преемник Ксеркс должен был подавить восста­ние в Египте, прежде чем мог приняться за исполнение пла­нов своего отца против Греции. Таким образом, Эллада мог­ла отдыхать после Марафона десять лет.

Однако только в Афинах, которым, правда, грозила ближайшая опасность, воспользовались этим временем для того, чтобы укрепиться против угрожавшего нападения. Уже в первом году после Марафонской битвы Мильтиад сделал попытку, во главе всего афинского флота, принудить Кикла­ды к отложению от персов. Ему, действительно, удалось до­биться присоединения к Афинам западной цепи островов от Кеоса до Мелоса; остальные же Киклады оставались верны­ми союзниками персов, и осада Пароса, начатая затем Мильтиадом, не увенчалась успехом. По возвращении он был привлечен к суду Ксантиппом из Холарга, одним из вожаков партии Алкмеонидов, женатым на племяннице Клисфена, Агаристе. Присяжные, хотя не присудили марафонского по­бедителя к смерти, как этого требовало обвинение, но нало­жили на него непосильный денежный штраф. Спустя корот­кое время Мильтиад умер от раны, полученной при Паросе.

Теперь оставили наступательную политику против Персии; не пытались даже вернуть себе Лемнос и Имброс, которые отпали после ионийского восстания. Вместо этого ограничи­лись более легкой задачей — изгнать из города друзей тира­нов или тех, кого считали таковыми. Гиппарх из Коллита (см. выше, с.297) был подвергнут изгнанию посредством остракизма (весной 487 г.); эта мера была теперь впервые применена.

Однако торжество Алкмеонидов было непродолжитель­но. Уже в следующем году (487—486 гг.) государственное устройство подверглось изменению в демократическом духе. Высшая государственная должность, архонтство, замеща­лась до сих пор, как мы знаем, путем народных выборов; теперь постановлено было бросать жребий между кандида­тами, и этим была уничтожена привилегия, которою до сих пор фактически пользовались знатные фамилии при замеще­нии этой должности. Кажется, Алкмеониды противились этой реформе, которая прямо нарушала их интересы и, без сомнения, была предложена главным образом с целью сло­мить их влияние в государстве. Но их песня была спета. Весной 486 г. глава этого рода, племянник Клисфена Мегакл, был изгнан остракизмом, а вскоре затем (в 485 или 484 г.) та же участь постигла его шурина Ксантиппа.

Теперь управление государством перешло в руки ви­новника реформы, Аристида из Алопеки. Молодым челове­ком он некогда при Клисфене принимал участие в восстании против тиранов; впоследствии он примкнул к Мильтиаду и через год после Марафонской битвы (489—488 гг.) достиг звания первого архонта. Не будучи гениальным ни как госу­дарственный деятель, ни как полководец, он, однако, всегда обнаруживал правильное понимание того, что нужно было сделать в данную минуту; главным же образом он был обя­зан своим политическим значением славе своей непоколе­бимой справедливости. К нему примкнул Фемистокл из Фреаррии. Он тоже принимал деятельное участие в борьбе с Алкмеонидами, за что последние позже отомстили ему не­примиримой враждой. Но он был дальновиднее Аристида. Он понял, что будущность Афин связана с морем и что госу­дарство опять должно вступить на путь политики Писистра­та. В этом направлении он действовал уже и раньше, будучи первым архонтом; он приступил тогда (в 493—492 гг.) к вы­полнению плана, задуманного до него Гиппием, — вместо открытого и незащищенного Фалерского рейда обратить в военную гавань превосходную Пирейскую бухту. Но для создания большого флота нужны были очень значительные средства; а восстановленная демократия вовсе не обнаружи­вала желания рисковать своей популярностью, напрягая по­датные силы народа. Поэтому сбор поземельной подати, ко­торая взималась во времена тиранов, прекратился; мало того, стали даже делить между гражданами богатые доходы с Лаврийских серебряных рудников.

Между тем, кажется, в 488 г. Афины были вовлечены в войну с соседней Эгиной. Этот небольшой остров, как нам известно, был одним из главных средоточий греческой про­мышленности и торговли; его флот был самым сильным и многочисленным во всем греческом мире, с тех пор как по­сле изгнания Писистратидов пришло в упадок морское мо­гущество Афин и битва при Ладе сломила морские силы Ио­нии. Афины давно уже смотрели с беспокойством на усиле­ние соседнего острова, и уже не раз оба государства мери­лись силами, но победа всегда доставалась эгинцам. Теперь, наконец, внутренние смуты на Эгине, казалось, давали афи­нянам желанный случай одолеть своих старых врагов.