Греческая история, том 1. Кончая софистическим движением и Пелопоннесской войной

Белох Юлиус

Больших успехов добилась афинская политика в Сици­лии и в халкидских городах Италии. С элимийцами Сегесты и Галикии Афины уже около 450 г. вступили в дружествен­ные сношения; в 433 г. были заключены союзные договоры с Леонтинами и Регием. Неаполь (в Кампании) также примк­нул к Афинам и был усилен аттическими колонистами. В своем дальнейшем развитии эта политика неизбежно должна была привести Афины к столкновению с Сиракузами; точно так же и пелопоннесцы, которые на востоке уже были окру­жены владениями Афинского союза, не могли безучастно относиться к стремлению Афин распространить свое влия­ние и на запад. Таким образом, в поводах для войны не было недостатка, и она не заставила долго ждать себя.

В 435 г. между Коринфом и Керкирой вспыхнула война из-за обладания их совместной колонией Эпидамном. Вна­чале победа осталась за керкирцами; у мыса Левкимма ко­ринфский флот потерпел тяжелое поражение, и одновремен­но Эпидамн сдался осаждавшему его керкирскому войску. Коринф не мог примириться с этим поражением, которое грозило подорвать все его влияние на Ионическом море. С величайшим напряжением сил он начал готовиться

к войне, и через два года мог выставить внушительный флот в 150 военных кораблей, из которых сам Коринф снарядил 90, колонии у Амбракийского залива — 38, соединенные госу­дарства Мегара и Элида — 22. Керкира не чувствовала себя в силах противостоять такому врагу, и так как Коринф не хотел и слышать о мирном соглашении, то керкирцам не ос­тавалось ничего другого, как обратиться за помощью к един­ственному государству, которое могло оказать им деятель­ную поддержку, — к Афинам. Керкира делала этот шаг очень неохотно, потому что она тем самым отказывалась от своей политической независимости, которую ей до сих пор удавалось сохранить при всех превратностях судьбы; но она не имела другого выбора. С другой стороны, для Афин было чрезвычайно важно воспрепятствовать переходу Керкиры под коринфское владычество, потому что морская сила Кер­киры — первая в Греции после афинской и пелопоннесской — сделалась бы тогда опасным орудием в руках Коринфа. Не менее важно было обладание Керкирой и с точки зрения отношений Афин к Италии и Сицилии. Ввиду этих выгод все другие соображения должны были отступить на задний план. Афинское народное собрание, хотя и после оживлен­ных споров, приняло предложение керкирцев, но, чтобы не раздражать пелопоннесцев, стороны ограничились заключе­нием оборонительного союза (летом 433 г.). К Керкире тот­час была послана эскадра из 10 триер; очевидно, думали, что нравственной поддержки Афин будет достаточно, чтобы удержать Коринф от продолжения военных действий.

Формально Афины, без сомнения, имели полное право заключать союз с Керкирой, и пелопоннесцы позже сами признали это, не включив этого договора в число поводов к войне. Но так как Керкира воевала с Коринфом, то фактиче­ски заключение союза являлось нарушением тридцатилетне­го мира, и именно в этом смысле оно было истолковано в Коринфе. Тем не менее, коринфяне не отказались от своего решения продолжать войну. Весной 432 г. коринфский флот вышел в море. Керкирцы ожидали врага при входе в пролив, отделяющий их остров от материка, у Сиботских островов; против 150 коринфских кораблей стояло 110 кораблей Керкиры и 10 афинских триер. В происшедшей здесь битве афи­няне оставались вначале праздными зрителями; но когда численный перевес врагов заставил керкирцев отступить, афиняне сочли нужным вмешаться в сражение, чтобы не дать возможности победителям высадиться на союзный ост­ров. Правда, при малочисленности афинских судов их вме­шательство могло принести мало пользы, но как раз в эту минуту подоспело из Афин подкрепление в 20 триер, появ­ление которых заставило коринфян прекратить битву и на­правиться обратно к материку. Таким образом, это морское сражение, величайшее из всех, какие до сих пор происходи­ли между греками, осталось нерешенным; впрочем, керкирский флот понес гораздо большие потери, чем коринфский.

На следующее утро соединенный керкиро-афинский флот попытался возобновить битву с пелопоннесцами. Чис­ленный перевес все еще оставался на стороне последних, но они не решились вступить в сражение, так как афиняне, бла­годаря подкреплению, располагали более свежими силами. С другой стороны, афинские военачальники были связаны сво­ей инструкцией, согласно которой они должны были огра­ничиться защитою керкирских владений, по возможности избегая враждебных столкновений с коринфянами. Поэтому пелопоннесский флот мог беспрепятственно совершить от­ступление; он ушел, заявив протест против нарушения мира афинянами. Керкира была спасена.

Как бы то ни было, со времени заключения тридцати­летнего мира это была первая битва между афинянами и пе­лопоннесцами; можно было спорить о том, на кого падает ответственность за нарушение мира, но никто не мог отри­цать, что мир, если не формально, то фактически был нару­шен. В Афинах хорошо понимали, что Коринф не оставит их вызова без ответа, потому что усиление афинского влияния в Керкире грозило опасностью самым жизненным интересам Коринфа. Перикл решил предупредить удар.

На плоском перешейке, соединяющем плодоносный по­луостров Паллену с Халкидикой, коринфяне во времена Периандра основали колонию Потидею (см. выше, с. 184). Сте­ны тянулись от моря к морю, от Фермейского до Торонейского залива и, таким образом, совершенно отделяли Палле­ну от материка. Благодаря выгодам своего географического положения Потидея скоро заняла первое место между горо­дами этой области. Она одна во Фракии решилась тотчас после Саламинской битвы примкнуть к защитникам нацио­нального дела, не испугавшись несметных полчищ персид­ского царя, которые тщетно пытались взять город осадою. Затем Потидея вступила в Афинский морской союз, потому что собственными силами она не могла бы изгнать персид­ские гарнизоны из фракийских укреплений. Тем не менее, она не порвала своих связей с метрополией и по-прежнему ежегодно получала из Коринфа своего высшего чиновника, „эпидемиурга" Понятно, что вследствие осложнений между Афинами и Коринфом двойственное положение Потидеи сделалось крайне ненормальным, и теперь Перикл решил, что настало время положить ему конец. Постановлением Афинского народного собрания потидейцам было приказано изгнать из города коринфского эпидемиурга и срыть стену, обращенную к Паллене.

Трудно было придумать более действительное средство, чтобы побудить потидейцев к восстанию. Невоинственные и предоставленные самим себе города Ионии без сопротивле­ния подчинились аналогичному требованию Афин и сдали свои

укрепления; население Потидеи было иного характера, и, кроме того, она могла опереться на Коринф и на македон­ского царя Пердикку И, который недавно вступил в войну с афинянами. Поэтому, когда попытка Потидеи склонить Афины к отмене их требований осталась безуспешной, она заявила о своем выступлении из союза. Ее примеру последо­вали соседние боттийцы и халкидцы. Они покинули свои небольшие приморские города и переселились в Олинф (ле­том 432 г.); это событие положило основание позднейшему могуществу Олинфа.

Афиняне были так уверены в успехе, что известие об отложении Потидеи застало их совершенно врасплох. Флот из 30 триер с командой в 1000 гоплитов, посланный ими в Македонию, был слишком мал, чтобы одновременно дейст­вовать и против Пердикки, и против мятежных городов Халкидики; с такими ничтожными силами невозможно было даже предпринять блокаду Потидеи, как ни очевидна была необходимость не дать городу времени приготовиться к оса­де. Пришлось ограничиться набегами на македонское побе­режье; Фермы были взяты, Пидна осаждена. Только теперь — это было уже в конце лета — прибыли подкрепления из Афин, 2000 гоплитов и 40 триер под начальством стратега Каллия. Но и этих сил оказалось недостаточно. Не остава­лось ничего другого, как заключить мир с Пердиккой, чтобы можно было сосредоточить все внимание на Потидее. Меж­ду тем на помощь мятежникам подоспели 1600 пелопоннес­ских гоплитов, наемники и коринфские добровольцы, так что силы противников были почти равны, тем более что Пердикка, тотчас по удалении афинян из его страны, порвал недавно заключенный договор и отправил на помощь халкидцам отряд конницы. В открытой битве перед стенами По­тидеи афиняне одержали победу, но их наличных сил хвати­ло только на то, чтобы запереть город с севера; южная сто­рона, обращенная к Паллене, осталась пока открытой, и только новое подкрепление в 1600 гоплитов, прибывшее следующей весной (431 г.), дало возможность афинянам оце­пить город и с этой стороны. Теперь перед Потидеей стояло 5000 афинских гоплитов, множество союзников и 70 триер; такого войска Афины еще никогда не высылали в заморскую экспедицию. Численный перевес афинян заставил Пердикку снова заключить с ними мир; он получил обратно Фермы и за это выставил отряд против халкидцев (летом 431 г.).

Между тем коринфяне еще и в другом направлении дей­ствовали против Афин. С самого начала было ясно, что вос­стание Потидеи может рассчитывать на успех только в том случае, если город получит из Пелопоннеса значительную помощь; и Потидея, действительно, отложилась лишь после того, как спартанские эфоры обещали ее послам такую под­держку. Теперь надо было добиться ратификации этого обе­щания Спартанским народным собранием. Это было нелег­ко, потому что, как ни велики были опасения, которые воз­буждало в Спарте могущество Афин, как ни сильно было желание оказать Коринфу просимую помощь, но тридцати­летний мир с Афинами еще не кончился, и спартанцы не ре­шались нарушить свои клятвы. На защиту мира выступил не кто иной, как престарелый царь Архидам, по своему поло­жению и личному авторитету самый влиятельный человек в Спарте.

При таких условиях Народное собрание едва ли под­держало бы военные замыслы эфоров, если бы сами Афины не дали к тому желанного повода. Как раз в это время Афин­ское народное собрание, по предложению Перикла, постано­вило запретить мегарцам пребывание в Аттике и какие бы то ни было сношения с портами всего Афинского союза. Эта мера, наносившая смертельный удар мегарской торговле, была мотивирована небольшими злоупотреблениями мегарцев, в каких никогда не бывает недостатка между соседями, находящимися во враждебных отношениях; истинной же причиной ее была злоба против Мегары, накоплявшаяся в Афинах со времени восстания 446 г. и усиленная участием Мегары в коринфской экспедиции против Керкиры. Как бы основательно ни было это чувство само по себе, но очевид­но, что принятие „мегарской псефисмы" было со стороны афинян крайне несвоевременным поступком. Мегара при­надлежала к Пелопоннесскому союзу, и хотя договор 446— 445 гг. не содержал никакого прямого постановления отно­сительно сношений между обеими договаривающимися сто­ронами, но во всей Греции считалось несомненным, что сам факт мира обеспечивает свободу сношений. То обстоятель­ство, что афиняне до сих пор не решались отнять у Мегары право торговли с Афинским союзом, лучше всего доказыва­ло, что и они сами держались такого взгляда. „Мегарская псефисма" решила дело. Спарта не могла не вступиться за свою союзницу Мегару, если не хотела потерять свое руко­водящее положение в Пелопоннесе. Это соображение, вме­сте со значением могущественного Коринфа, заставило сна­чала Спартанское народное собрание, а затем и Пелопоннес­ский союзный совет объявить, что Афины нарушили мир (осенью 432 г.). Правда, это еще не было объявлением вой­ны, но в случае дальнейшего упорства Афин война станови­лась неизбежной.

В Афинах как раз около этого времени положение Пе­рикла начало заметно колебаться. С тех пор, как он освобо­дился от соперников в управлении государством, он пере­стал считаться исключительно с интересами неимущей части населения. Демагогия всегда была для него только средст­вом к достижению власти; теперь, когда цель была достиг­нута, его политика приняла более умеренный характер. Этот поворот привлек к нему симпатии состоятельных и образо­ванных классов; даже такой консервативный человек, как историк Фукидид, не задумывается отозваться о правлении Перикла с восторженной похвалой. Зато среди масс Перикл потерял значительную долю своей популярности. Здесь все более распространялось убеждение, что в борьбе за расши­рение народных прав самый плод борьбы был постепенно утрачен. Можно ли было даже назвать демократией государ­ство, в котором одному и тому же человеку из года в год предоставлялось неограниченное право распоряжаться воен­ной силой и финансами и по собственному усмотрению ру­ководить отношениями к союзникам и другим державам?