Греческая история, том 1. Кончая софистическим движением и Пелопоннесской войной

Белох Юлиус

Между медицинскими школами, возникшими в эту эпо­ху, одной из самых выдающихся была кротонская, к кото­рой, кроме упомянутого уже Дамокада, принадлежал пифа­гореец Алкмеон во второй половине V столетия. Затем сле­дует книдская школа, самым знаменитым представителем которой был Эврифон, один из древнейших медицинских писателей; из нее же вышел и Ктесий, бывший в конце V и начале IV столетия лейб-медиком персидского царя Артак­серкса. Но все другие школы затмила косская с ее великим представителем Гиппократом (460—377 гг.). Сочинения, вышедшие из этой школы, легли в основание всего даль­нейшего развития медицинской науки, и почти исключи­тельно им мы обязаны нашими сведениями о греческой ме­дицине V и IV веков.

Вера в сверхъестественные причины болезней

была те­перь совершенно оставлена врачами. В собрании сочинений гиппократовой школы нигде не упоминается о заклинаниях и волшебных средствах, нигде не встречается даже намека на посещение храмов Асклепия. До чего это суеверие поте­ряло всякий кредит также в глазах образованных людей, до­казывает Аристофан, который в своей комедии „Плутос", выставляет инкубацию на осмеяние зрителей. С большим тактом высказывается об этих вопросах Гиппократ при опи­сании господствующей у скифов болезни, которую послед­ние приписывали действию богов. „И мне, — говорит вели­кий врач, — эта болезнь кажется божественного происхож­дения, точно так же, как и все остальные болезни; ни одна не зависит от бога или от человека в большей степени, чем дру­гая, а все одинаково божественного происхождения. Но ка­ждая болезнь имеет свою естественную причину, и без есте­ственной причины вообще ничего не случается" Даже на душевные болезни смотрели с этой точки зрения.

Основу всякой медицинской науки составляет знание человеческого тела. Правда, религиозные предрассудки бы­ли еще слишком сильны, чтобы допустить вскрытие челове­ческих трупов иначе как в исключительных случаях; тем не менее ученики Гиппократа обладали довольно обширными познаниями по анатомии и физиологии, хотя мы, конечно, не должны прикладывать к ним мерку современной науки. Так, например, они совершенно не знали, что ощущение и дви­жение обусловливаются деятельностью нервов; мозг пред­ставлялся им, и даже еще Аристотелю, холодной массою, предназначенной для того, чтобы притягивать к себе излиш­нюю слизь, вырабатываемую в теле. Впрочем, единичные физиологи держались уже правильного взгляда, особенно кротонский врач Алкмеон, которому поэтому принадлежитвыдающееся место в истории медицины. Представления о сосудистой системе также были, конечно, очень несовер­шенны, да и вообще кровообращение осталось неизвестным древности.

При таких условиях и ввиду отсутствия всяких оптиче­ских и химических пособий не могло быть и речи о научном исследовании патологических процессов. В книдской школе господствовала запутанная казуистика, которая признавала бесчисленное множество болезней и для каждой имела спе­цифическое средство. Гиппократ, напротив, полагал, что лучший врач — сама природа. Поэтому заботы учеников Гиппократа были направлены главным образом на то, чтобы поддерживать процесс естественного исцеления; но где было нужно, они не останавливались и перед энергичным вмеша­тельством. „Чего не излечивают лекарства, то излечивает железо; чего не излечивает железо, то излечивает огонь, а чего не излечивает и огонь, то вообще неизлечимо", — гла­сит известное правило этой школы. Действительно, хирур­гия достигла уже сравнительно высокого совершенства; только ампутаций еще не решались делать, так как перевязка сосудов, важнейшее из кровоостанавливающих средств, еще не была известна.

Напротив, остальные биологические науки существова­ли лишь в первых зачатках. Это относится особенно к бота­нике. На растения обращали внимание лишь постольку, по­скольку они были пригодны для медицинских целей, причем сплошь и рядом руководились грубыми суевериями. Поэто­му теории философов этой эпохи о природе растений обык­новенно лишены всякого фактического основания; только Демокрит, который написал особое сочинение „О происхож­дении семян, растений и плодов", по-видимому, вниматель­но изучал строение растений, и его, по всей вероятности, следует признать основателем научной ботаники.

Несколько выше стояла зоология, так как вскрытие че­ловеческих трупов заменялось анатомическим исследовани­ем животных. Первое место и здесь принадлежит

Демокри­ту; его сочинение „О строении животных" — древнейшее зоологическое произведение, о котором мы знаем; впрочем, по немногим дошедшим до нас отрывкам мы не в состоянии составить себе понятия об объеме знаний автора.

Такова была сумма положительных знаний в области естественных наук, которую накопили греки до конца V сто­летия. Хотя большая часть этих знаний и была добыта имен­но в V веке, однако уже до Персидских войн наука достигла слишком больших успехов, чтобы богословско-космогонические воззрения, которые изложены у Гесиода и Ферекида, могли еще удовлетворять мыслящих людей. Поэтому теперь принялись за разрешение старых проблем на основании вновь приобретенных знаний; и хотя, конечно, и тогда не умели ответить на те вопросы, которые до сих пор остаются неразрешенными, но было нечто великое уже в самой по­пытке решить их. Освобождение мысли от уз предрассудков, впервые совершившееся в эту эпоху, имело решающее зна­чение для всей дальнейшей истории человечества; и мы сами лучшим, что в нас есть, обязаны тем людям, которые реши­лись тогда провозгласить природу свободной от вмешатель­ства богов.

Пионером этого движения был милетянин Анаксимандр. Он первый, еще в VI веке, написал философское со­чинение, в котором старался доказать, что основным нача­лом (архэ) мироздания является „бесконечное" (апейрон), т.е. беспредельная, бессмертная и находящаяся в вечном движении материя. Из нее произошло все сущее, и именно в этом отщеплении отдельных вещей от „бесконечного" Анаксимандр видел грех, который последние должны искупить возвращением к первоначальной материи. Таким образом, наш философ стоит еще наполовину на почве мифологиче­ского мировоззрения; но первый шаг к естественному объ­яснению происхождения вселенной был сделан, и поэтому сочинение Анаксимандра составляет эпоху в истории чело­веческой мысли.

Анаксимандр не определил свойств своей основной ма­терии. Его младший современник и соотечественник Анак­симен считал этой материей воздух, который, по-видимому, беспредельно окружает землю и находится в вечном движе­нии и которому все обязано жизнью. Из него произошло все

остальное путем сгущения и разжижения, причем сгущение достигается охлаждением, а разжижение — нагреванием. Это учение развил в начале V столетия Гераклит из Эфеса. „Все обменивается на огонь, — учил он, — и огонь на все, подобно тому как товар обменивается на деньги и деньги — на товар", ибо хотя Вселенная по своим свойствам едина, но это единое находится в постоянном движении, его отдель­ные части вечно борются между собой, и из этой борьбы все происходит, она „мать всего сущего"

Но в борьбе за существование господствует не слепой случай; она подчиняется вечным законам, которые философ называет Логосом, Зевсом или Судьбою: они поддерживают гармоничный порядок в мире. Со временем все превратится в огонь, после чего этот круговорот может возобновиться.

Несколько раньше Ксенофан из Колофона выступил с пантеистическим, мировоззрением: все — едино, и это еди­ное есть божество. Будучи безначальным, этот мировой бог также неизменен и неподвижен. Позже ученик Ксенофана, Парменид из Элей, освободил это учение от теологической оболочки и развил его в последовательную философскую систему.

Парменид исходит из того положения, что „мыслить и существовать — одно и то же"; то, что может быть мыслимо, должно существовать, и, наоборот, то, что не может быть предметом мышления, не может и существовать. Между тем небытие немыслимо; следовательно, есть только сущее. Но в таком случае сущее должно быть вечно; ибо оно не может ни произойти из небытия, ни перейти в небытие, так как не­бытия ведь нет. Далее, может существовать лишь одна мате­рия, которая беспрерывной массой равномерно наполняет Вселенную, так как ничто не может нарушить непрерыв­ность бытия. А отсюда следует, что не может существовать ни движения, ни изменения.