Грех и чувствительность
Шрифт:
— Ну и ну, чтоб мне пропасть. Если кто и знает что-то, так это вы.
— Так и есть. И что вы скажете, если я дам вам значительное возмещение за ваши благожелательные инвестиции, и мы предоставим урегулирование долгов Кобб-Хардинга мне?
Диккен прищурил один глаз.
— Насколько значительное?
— Скажем, пять сотен фунтов?
— Восемь сотен позволят мне спать спокойно.
— Шесть сотен фунтов в руках позволят вам спать еще лучше, чем восемь сотен, которые вы, скорее всего, никогда не увидите.
Диккен долго
— Согласен, — наконец произнес он. — Шесть сотен фунтов наличными. Больше никаких расписок.
— Согласен, — повторил Валентин, отсчитывая купюры. Если утро будет продолжаться именно так, как он ожидает, то ему придется посетить своего банкира. — А расписки?
Бывший боксер расписался на векселях и снова захлопнул свой деревянный ящичек.
— Вы окажете мне услугу, если поставите в известность мистера Кобб-Хардинга о том, что его присутствие в «Иезавель» будет нежелательно без наличных денег.
— Я сделаю это с удовольствием. Благодарю вас, Диккен.
— Приятно иметь дело с таким понимающим джентльменом, как вы, милорд.
Валентин покинул клуб и засунул векселя Кобб-Хардинга в свой карман. Восемь сотен фунтов стоят того, чтобы заниматься шантажом, и кто знает, сколько еще предстоит добыть. Свистнув, маркиз подозвал наемный экипаж.
— Будьте любезны, клуб «Будлз», — попросил он, бросив кучеру шиллинг.
После «Будлз», «Уайтс», «Сэсайети», «Морского клуба» и дюжины других заведений, которые были немногим лучше, чем воровские притоны и дома с дурной репутацией, Валентин заплатил более тринадцати тысяч фунтов и выкупил векселей, подписанных Стивеном Кобб-Хардингом, на сумму двадцать три тысячи двести восемьдесят шесть фунтов.
Большинство тех, кто вел учетные книги, владельцев клубов и хозяева таверн, к которым он обращался, были более чем счастливы продать ему расписки; кажется, никто из них не имел особой надежды на то, что им заплатят по ним. Но некоторых из них недавно посетил Кобб-Хардинг и гарантировал, что скоро у него будут средства, чтобы выплатить долг. Это послужило поводом для того, чтобы увеличить сумму, которую должен был заплатить им Валентин. Это также всё больше злило маркиза. Но, он и Кобб-Хардинг уладят это позже.
Общая сумма долга ужаснула Валентина. Он и сам играл, время от времени — крупно, но не больше, чем мог позволить себе проиграть, да и проигрывал он не часто. Кобб-Хардинг не казался настолько же одаренным игроком. Видимо, сын баронета решил, что пришло время жениться на деньгах. Но то, что он совершил в попытке изловить невесту, то, что он спланировал и практически достиг, именно это его более консервативные друзья назвали бы «перейти все границы». Что же касается Валентина, то он был просто… в ярости. Загубить чью-то невинную жизнь, чтобы исправить собственную глупость, было трусливым поступком. А тот факт, что это была жизнь Элинор Гриффин, делал этот поступок преступлением, с точки зрения маркиза.
Его бухгалтер
Как только в его владении оказалась стопка векселей, у маркиза возникло искушение отправиться к парадной двери мистера Кобб-Хардинга и выломать ее. И хотя желание избить этого ублюдка, приказать ему заплатить долг или сбежать в Америку принесло бы ему бесконечное удовлетворение, он отбросил эту идею. У него был план, и он будет его придерживаться. Валентин купил эти расписки по одной причине — защитить Элинор Гриффин.
Элинор. С проклятием он вытащил часы из кармана. Половина двенадцатого. Гоночные шлюпки уже выстраиваются на Темзе. Маркиз почти не беспокоился об ее безопасности; Фицрой был идиотом, и Элинор знала это. Если только она в течение ночи полностью не сошла с ума, то девушка и шагу не сделает ни в одну из этих узких лодок.
Тем не менее, она будет там одна в поисках своего приключения и в окружении джентльменов, охотящихся за ее состоянием. И любой из них может оказаться в таком же отчаянном положении, как и Кобб-Хардинг.
Валентин мог бы рассказать ей об этом, но девушка и сама уже все поняла. Элинор была необыкновенно умна. К тому же у нее была тревожная привычка думать самостоятельно. Это делало ее непредсказуемой, подобная черта никогда не нравилась ему в женщинах. Однако именно в этой девушке маркиз находил непредсказуемость интересной.
Когда он расплатился с кучером наемного экипажа и помчался к краю пирса, то увидел, как Элинор стоит там, среди толпы зрителей и махает носовым платком первой флотилии отчаливающих шлюпок.
— Где ваши братья? — спросил Валентин, замедляя шаг и приближаясь к ней сквозь толпу в более цивилизованной манере. Его сердце все еще колотилось, но не от бега. Солнце превратило темные волосы Элинор в насыщенную, медового цвета бронзу. А сквозь тонкий желто-зеленый муслин ее платья его пристальный взгляд смог разглядеть снежно-белую муслиновую нижнюю сорочку.
Девушка бросила на него взгляд через плечо.
— Вероятно, что они на дальнем берегу орут на Фицроя. Кажется, у них сложилось впечатление, что я собираюсь участвовать в соревнованиях по гребле.
— И почему они так решили?
Элинор пожала плечами, ее глаза смеялись.
— Я никогда ничего подобного не говорила.
— Ты же знаешь, они беспокоятся о твоей безопасности.
— Я знаю. Но они ясно дали понять, что с моей стороны будет мудрее воздержаться от посещения гонок. Предполагалось, что это будет мое собственное решение. Думаю, мои братья не остановились бы на этом. Им пришлось бы…
— Нет. Я тоже остановил бы тебя.
Опустив платок, Элинор повернулась лицом к маркизу.