Грех у двери (Петербург)
Шрифт:
Все глаза в театре приковал к себе Шаляпин. Полунагой, всклокоченный, в лохмотьях, с безумной искрой в глазах, с обрывками листьев в спутанной бороде, он давал потрясающий образ.
— «Я бесам продал мельницу запечным, а денежки… а денежки!..»
Зазвеневшие ноты верхнего басового регистра перешли в зловещий шёпот:
— «Их рыбка-одноглазка сторожит»…
И на высоком ми-бемоль Шаляпин дико, жутко захохотал.
— Почти старик Сальвинии [368] в «Короле Лире», — восторженно шепнул Сашок Извольскому.
368
Сальвини Томазо (1829–1915), итальянский актёр, трагик. Один из замечательных исполнителей ролей в трагедиях Шекспира.
— Фигура! —
Князь Жюль, смущённо озиравшийся до тех пор на Тата, поднял бинокль.
— Et dire que c'est un [369] бывший архиерейский певчий.
Но дамы ожесточённо на него зашикали.
— «Какой я мельник, — гремел Шаляпин, закидывая руки, будто за плечами у него были недоросшие крылья. — Говорят тебе, я ворон, а не мельник!»
Затем, присев на корточки, он мутным взглядом уставился на месяц, как волк, осенней ночью волчицу подвывающий.
369
Только подумать, что это (фр.).
Слушатели сидели в оцепенении до тех пор, пока не упал занавес.
Софи, очнувшись, встала и подошла к тёте Ольге.
Но та её и не заметила в разгаре доверительной беседы с Извольским.
Министр в чём-то убеждал статс-даму.
— Час от часу не легче, — воскликнула она, дослушав его до конца. — Только внутри будто успокоилось, как уж извне грозят новые напасти…
Извольский поглядел на свои зеркальные ногти.
— Cette preponderance usurpee par Berlin ne saurait etre sous-estimee [370] .
370
Преобладающее влияние Берлина нельзя недооценивать (фр.).
Тёте Ольге показалось, будто кто-то уже раньше говорил ей именно так. Но было не до того, она переспросила:
— Вы, значит, пророчите европейскую войну?
— И в самом недалёком будущем, — ответил министр тоном знаменитого терапевта, объявляющего родне диагноз больного: при уремии [371] смерть — вопрос недель, дней.
По лицу его собеседницы пробежала тревога:
— Но ведь теперь война будет чем-то ужасным?
— Не беспокойтесь, — сказал Извольский, подымая тяжёлые веки. — Это будет моя война.
371
Уремия — острое или хроническое самоотравление организма, обусловленное почечной недостаточностью.
Ждать, пока их разговор окончится, Софи стало невмоготу.
Увидев, что Тата в свою очередь прощается с баронессой, она умоляюще сказала подруге:
— Give me a lift [372] .
— Right о', but please be quick [373] , — ответила Тата, видимо обрадовавшись, что нашла попутчицу.
Глава тринадцатая
Подруги, усевшись в просторный, комфортабельный «делоне-бельвиль» [374] , закутали ноги в меховой мешок, снабжённый герметической японской грелкой. У открытого окна выросла плечистая фигура: недоумевающее лицо, бакенбарды и рука с приподнятым цилиндром. Забытый выездной Софи спрашивал, как поступить с каретой.
372
Захвати меня с собой (англ.).
373
Ладно, только, пожалуйста, поторопись (англ.).
374
Делоне-бельвиль — марка автомобиля.
Сама ещё не зная, куда её занесёт, Софи распорядилась: ехать следом.
Шофёр приложил ухо к гуттаперчевой воронке. Тата поднесла к губам шёлковую кишку:
— На Миллионную, потише. И, пожалуйста, осторожней на повёртках.
Она выговаривала русские слова, как иностранка-бонна, прожившая не более трёх лет в России.
Тронулись.
Не дав себе труда потушить лампочку в потолке машины, Тата проговорила со смешком:
— Sais-tu quelle couleuvre je viens d'avaler? [375]
375
Знаешь
Софи нехотя повернула голову в её сторону.
— Eh bien, voici: cet imbecile de Jules me demande de l'epouser [376] .
— Et tu consents [377] , — сказала Софи без всякого выражения.
— Penses-tu! Avec mon experience… Un mari vous adore, c'est entendu, mais il suffit d'un vieux bourgogne pour qu'il couche avec une autre [378] .
Ноздри Софи дрогнули.
— Que fait la femme in ce cas? [379]
376
Так вот: этот нелепый Жюль сделал мне предложение (фр.).
377
И ты согласна (фр.).
378
Как бы не так! При моём-то опыте… Муж тебя боготворит, разумеется, но бутылки старого бургундского достаточно, чтобы он оказался в постели с другой (фр.).
379
Что же делать жене в этом случае? (фр.).
— Mais c'est classique: elle le tue ou elle le trompe [380] .
В интонациях Тата сквозил тот беззаботный лёгкий цинизм, с каким она относилась ко всем и ко всему.
— Et toi-meme, pourtant… [381] — невольно вырвалось у Софи, вспомнившей, что муж Тата, убитый под Цусимой, был неисправимым кутилой: она даже накрыла его где-то с цирковой наездницей.
— Oh, moi… — ответила с запинкой Тата. — C'etait ecoeurant!.. [382]
380
На это есть классическое правило: она его или убивает, или надувает (фр.).
381
Однако ты сама… (фр.).
382
Ну, со мной… Это было мерзко!.. (фр.).
В её голосе неожиданно прозвучала другая, серьёзная нотка. Полагая, что подруге давно известны все подробности её злоключения, она только добавила с горечью:
— Que veux-tu… Anatole etait quand meme tin garcon distingue. Mais voila — il faisait lire a cette trainee toutes mes lettres! C'est pourquoi papa… [383]
Софи не дослушала. Она спохватилась, что отец — в Петербурге и, вероятно, сидит сейчас в яхт-клубе.
Машина шла по Морской. Справа показались площадь, Синий мост.
383
Как сказать… Анатоль был всё-таки светским человеком, но все мои письма давал читать своей потаскухе. Вот почему папа… (фр.).
Она потребовала, чтобы Тата её выпустила.
Затормозивший у подъезда освещённый автомобиль с разодетыми дамами озадачил швейцара яхт-клуба. Он окинул подозрительным взором Софи, подхватывая в сенях её ротонду [384] .
Лакейский глаз тотчас заметил на плече андреевскую ленточку фрейлинского шифра. Швейцар, сорвав с головы галунную фуражку, с поклоном отворил дверь в комнату для посетителей.
Эта единственная приёмная, куда допускались посторонние, была тесной и неприветливой. Её обставили, казалось, всем, что в доме было недостаточно хорошо для членов клуба; у ожидавшего гостя сразу же складывалось впечатление, что он здесь нечто терпимое, но лишнее и нежелательное.
384
Ротонда — здесь: устар. Верхняя женская тёплая одежда в виде длинной накидки без рукавов.