Грех у двери (Петербург)
Шрифт:
Софи встала, почувствовав, что в одном отец прав: нельзя терять достоинства. Она поедет на вечер. И вообще, пусть только попробуют над ней смеяться!
Князь Луховской воспользовался её движением, чтобы прекратить затянувшийся столь некстати разговор, и, выхватив ротонду Софи из рук подоспевшего с каретой выездного, сам бережно-галантно укутал дочь.
— Красавица ты моя, — напутствовал он её и, сделав ручкой, поспешил наверх к брошенным среди игры партнёрам.
У Голыниных была в почёте серьёзная музыка. Вечер и на этот раз начался концертом. Когда Софи приехала, он был в разгаре.
По лестнице, уставленной растениями,
У входа в зал толпились запоздавшие мужчины.
Софи встретил в дверях самодовольно любезный хозяин дома, член Государственного совета по выборам. Он, видимо, был в упоении щегольнуть перед знакомыми и безукоризненной акустикой заново отделанного помещения, и удвоившимися после японской войны доходами своих уральских заводов, и собственным умеренным либерализмом. Последнее позволяло ему принимать одновременно двор и полезных на всякий случай общественных деятелей.
В глубине переполненного зала, за низкой изгородью гиацинтов, Ван-Дейк [393] и Литвин [394] исполняли дуэт из «Тристана» [395] .
Вручая Софи отгравированную музыкальную программу, Голынин предупредил шёпотом, что до жены сейчас никак не добраться. Софи нетрудно было понять, почему: хозяйка дома занята членами императорского дома.
В эту минуту певцы умолкли. Рассыпались учтиво-приглушённые хлопки. Софи заискала глазами свободного места.
393
Ван-Дейк (Ван-Дик) Эрнст-Мари-Губерт — бельгийский певец (тенор).
394
Литвин Фелия Васильевна (1861–1936) — русская певица (драматическое сопрано). Одна из лучших исполнительниц партий в операх Р. Вагнера.
395
«Тристан» — опера выдающегося немецкого композитора Р. Вагнера (1813–1883) «Тристан и Изольда» (1865).
— Veuillez passer une chaise pour la comtesse Repenine [396] , — сказал Голынин, дотрагиваясь до одного из стоявших перед ним молодых людей.
В толпе, запрудившей проход, седеющий военный, с бархатным воротником и серебряными генеральскими эполетами, обернулся и выразительно осклабился.
— Позвольте представиться, графиня… Я восторженный почитатель вашего супруга. Вот это орёл! Побольше бы таких в российской армии.
И генерал закатился протяжным смехом, напоминавшим ржание.
396
Будьте добры передать сюда стул для графини Репениной (фр.).
— Вы очень любезны, — пролепетала Софи и запнулась: к дверям пробирался со скучающим лицом Адашев.
Она поманила его веером, в надежде, что он её выручит. Отделаться от генерала было не так легко. Схватив за ножку переданный ему через головы соседей золочёный стул, размахивая им с опасностью для окружающих, он продолжал изливаться
— Служба для вашего супруга — не карьера, а долг. Сразу видно — из фельдмаршальской семьи. А уж задирист! Что говорить: летать рождён, не ползать… как другие.
Учёный военный покосился с враждебной многозначительностью на свитский кафтан и мирные ордена подошедшего к Софи Адашева.
Хозяин метнулся в сторону генерала, приложив указательный палец к губам: за гиацинтами пухлой громадой снова выплывала Фелия Литвин.
— Уведите меня, — шепнула Софи флигель-адъютанту. — У меня что-то с головой…
Адашев, поразившись её утомлённым видом, предложил руку.
Они выбрались из толпы и, пройдя через белую ротонду с барельефами, оказались перед парадной анфиладой пустых гостиных.
Флигель-адъютант замедлил шаг.
— Что с вами?
— Зачем вы притворяетесь? — ответила Софи вопросом и с каменным лицом двинулась дальше.
Растерявшийся Адашев почувствовал себя так неловко, что долго не решался повернуть голову в её сторону.
В третьей комнате Софи остановилась и высвободила руку.
— Я так устала!
Опустившись на диванчик перед мраморным столом у декоративного камина, она вынула платок из золотого ручного мешочка, поднесла его к пересохшим губам и в изнеможении закрыла глаза.
Адашев сел по другую сторону стола — напротив.
— Вы на меня сердитесь, графиня? — начал он, по обыкновению, полувопросительно. — Но решайте сами: мог ли я проговориться, даже если бы знал раньше?.. В личную жизнь старшего товарища не вмешиваются… Да и как заподозрить… зная вас, зная — какая вы!.. Впрочем, и сейчас, мне кажется, нет особых оснований брать всерьёз…
Софи в упор на него посмотрела.
— Конечно! Муж пошалил — невелика беда?
Адашев почувствовал мгновенно, что пошёл по неверному пути. В интонациях Софи сквозила глубокая обида… Она ждала от него совсем другого… Как бы всё это его обрадовало, не будь она женой Серёжи Репенина!
Чтобы не выдать себя, он сделал равнодушное лицо.
— Вы, кажется, не поняли меня, графиня… Я не оправдываю. Я просто не могу быть судьёй. Ведь у меня совсем другие взгляды… И, вероятно, вы это сами знаете. Будь я на месте… Впрочем, как видно, я из породы тех, кого называют однолюбами.
— Тоже, разумеется, из принципа?
Но ирония Софи прозвучала неубедительно. В эту минуту она впервые приглядывалась к внешности Адашева.
С досадой и смущением Софи заметила, как трудно уловить изменчивый оттенок его глаз. Но, в сущности, он недурён собой. В удлинённом овале, в мелких, но отчётливых чертах худощавого лица со щёточкой подстриженных усов, в правильных пропорциях всей его фигуры была какая-то приятная латинская законченность.
Ощутив на себе этот взгляд Софи, флигель-адъютант перестал удерживать мучившее его желание — желание сказать ей больше, гораздо больше…
Всем телом подавшись вперёд, он упёрся обоими локтями в узорную мраморную доску.
В соседней гостиной, где раньше сиротливо пустовал ломберных столов, послышались громко спорящие мужские голоса.
Один из них, дребезжащий, ядовитый голос матёрого бюрократа, доказывал:
— Вот мы сегодня пируем, а радоваться, ей-богу, нечему. У всех на языке: Столыпин! Но ведь в случае чего преемственности никакой… Нет, господа, хорошего мало. У меня давно под ложечкой сосёт. Все наши ликования сегодня в театре, да и этот вечер с итальянцами смахивают, как хотите, на пир во время чумы. Недалеко до греха! Чует моё сердце, что с каждым днём он всё ближе, ближе… Господа, грех у двери!..