Грех во спасение
Шрифт:
– Так здесь неподалеку еще люди есть? – удивился Митя. – Что же вы раньше мне не сказали?
– А потому не сказала, что ходить в скиты тебе не следует, – проворчала Феодосия. – Духовник наш Елисей дюже строгий и сердитый! Того гляди прогневается, ежели узнает, что я вас приветила. Пущай и не указ он мне, но и распрей с ним не желаю. – Она перекрестилась: – Боже, очисти мя грешнаю и избави от лукаваго, дай еси мне, рабе Твоей, без напасти прейти от всякага зла противна! – И погрозила Мите пальцем. – Сиди ужо! Надобно будет, сама к Елисею пойду и обскажу все как следует...
Этой
– Рожу ото сна омой да волосья от сена избавь. Марьюшка тебя кличет. Негоже будет, коли тебя в таком обличье увидит! – прокричала старица ему вслед, так как Митя, не разбирая дороги, уже бежал к балагану.
Маша, против его ожиданий, не лежала, а сидела на постели и заплетала косу. Бабка, оказывается, переодела ее в длинную рубаху из грубого полотна и сарафан, но все-таки это была прежняя Маша, похудевшая и побледневшая, но живая и, как он надеялся, почти выздоровевшая.
– Господи, Маша, Машенька! – Митя опустился рядом с ней на лежанку, обнял ее и принялся покрывать поцелуями дорогое лицо. – Слава богу, все хорошо закончилось.
– Митя, – Маша слегка отстранилась от него, – бабушка сказала мне, что ты здесь один, а где же Антон и Васена?
Митя сжал ее ладони и отвел глаза:
– Я пытался их искать! Весь берег исходил, но, вероятно, им не удалось спастись, Машенька!
Маша всхлипнула, уткнулась ему в плечо лицом, и Митя снова обнял ее, давая ей возможность выплакаться. Наконец она подняла на него заплаканное лицо и прошептала:
– Что же нам теперь делать, Митя?
– Все равно что-нибудь придумаем, Машенька, главное, чтобы ты поскорее выздоровела!
– Я постараюсь, – улыбнулась Маша сквозь слезы, – а теперь расскажи, как случилось, что мы оказались здесь?..
41
Прошло еще два дня. Маше стало намного лучше, и она уже несколько раз выходила из избушки и сидела на низкой лавочке за ее порогом. Эту лавочку смастерил ей Митя. Он же помогал ей выйти на улицу, поддерживая под руку, а к вечеру второго дня Маша дошла до его стожка и обратно, правда, устала безмерно и долго потом отдыхала на лавочке.
Старица велела не докучать Маше разговорами, и Митя старался без повода у избушки не появляться, но ноги так и несли к ее порогу, и он приходил и приносил ей то букет ромашек, то горсть лесной земляники. А как-то поймал курткой и принес показать шустрого бурундука, который не преминул цапнуть его за палец. Вывернувшись из рук, полосатый шельмец тут же улизнул на ближайший кедр, откуда и принялся дерзко насвистывать – дразнить незадачливого охотника. В первый раз за все это время Маша рассмеялась, а Митя подумал, что никогда еще не чувствовал себя таким счастливым: судьба сберегла его любовь, и он вновь поверил, что его мечтам суждено сбыться.
На третий день старица подозвала Митю к себе и сообщила ему, что собирается идти в скиты. Зачем, объяснять не стала, да Митя и не спрашивал, знал, если сочтет нужным – сама расскажет, не пожелает – пыткой ничего не добьешься. Пообещав вернуться через три
Митя попробовал пройтись следом, чтобы узнать, в какой стороне эти загадочные скиты, но с первых же шагов старуха словно сгинула в тайге, и он оставил попытку выследить ее. Возможно, Феодосия специально запутывала следы, чтобы не вывести любопытного «никонианина» к тайному поселению староверов-скрытников, как однажды в разговоре назвала их старица.
Дверь в свою избушку она подперла колышком, и это было предупреждением: входить не стоит! Печурка в Машином балагане только дымила, но разгораться никак не желала. Поэтому готовить обед пришлось на костре.
Маша с веселым изумлением наблюдала, как Митя хлопочет около огня. И хотя у него это не слишком ловко и быстро получалось, похлебка вышла вполне съедобной, правда, была чуть-чуть пересолена и прилично попахивала дымком, но сам изрядно проголодавшийся повар этого не заметил, а Маша решила не обращать внимания на подобные мелочи.
Потом они пили чай, настоянный на листьях смородины и малины. В чашку Маши, как требовала старица, Митя добавил несколько капель густой темно-красной жидкости. Когда он поинтересовался у Феодосии, что это за зелье такое, бабка проворчала: «Наше вино – не зелье! Оно на ягодах да десяти травах настояно, и не для пития дурманного назначено, а для сил поддержания и хворей изгнания».
После обеда Митя отвел Машу на поляну неподалеку от балагана, расстелил на траве одеяло, а сам отправился собирать землянику, которой высыпало видимо-невидимо на многочисленных лужайках в тени раскидистых берез. Маша потихоньку бродила среди высокой травы, собирала цветы, и он старался не уходить далеко, помня бабкины рассказы о визите ирбиса и о том, что рыси и росомахи неоднократно пытались опустошить ее курятник.
Мало-помалу берестяной туесок заполнила крупная, запашистая ягода, и Митя поспешил назад, зная, как Маша обрадуется землянике.
Девушка сидела на одеяле и плела венок из огромных ромашек, усеявших все близлежащие поляны. Митя опустился на одеяло рядом с Машей, поставил перед ней туесок:
– Смотри, что я тебе принес!
Маша смущенно улыбнулась:
– Ты обо мне как о ребенке заботишься. Поверь, мне даже неловко становится!
Митя ласково коснулся кончиками пальцев ее щеки, осторожно обвел контуры ее лица:
– Ты не должна так говорить! Я делаю это с удовольствием и надеюсь хотя бы таким образом отблагодарить тебя за все, что ты сделала для меня.
Маша высыпала на ладонь немного ягод и протянула Мите. Он молча, не сводя с нее глаз, осторожно губами снял их с тонкой ладошки и вдруг уткнулся в нее лицом, вдыхая тонкий земляничный аромат. Вторая ее ладонь осторожно легла ему на затылок и погладила темные, отросшие почти до плеч волосы.
– Маша, – задохнулся Митя, привлек девушку к себе и уже через мгновение целовал ее в слегка приоткрытые, горячие губы. Ее руки обхватили его за шею, а он прижимал к себе ее худенькое тело и шептал, шептал: – Родная моя, я так люблю тебя! Ты даже не представляешь, как я люблю тебя.